Медленный фокстрот - Александра Морозова

Вставай, а то весь лед растопишь.

Я даже не заметил, как она упала. Ей что-то щелкнуло в голову, и она принялась играть в догонялки. Я на несколько секунд потерял ее из виду и нашел уже в горизонтальном положении, заметив, что все что-то объезжают на льду.

– Сначала надо, чтобы у меня снова заработала нога, – ответила она.

Я тут же опустился к ней.

– А что молчишь? – спросил я, поднимая ее. – У тебя почки лишние, что ли?

Я перекинул ее руку через свою шею и вместе с ней подкатился к бортику.

– Держись, – велел я. – И за меня тоже.

И чувствовал себя последним идиотом. Она же не хотела идти на этот чертов каток – зачем тянул? Говорила же, что нога, а я как всегда…

– Вроде отпускает, – сказала она.

– Поехали к выходу.

– А ты накатался?

– Кажется, на всю жизнь.

Лайма засмеялась, а у меня в груди сердце стянуло жгутом.

– Прости меня, – сказал я. – Только недавно прощения просил, и вот опять…

– Все хорошо, – улыбнулась Лайма. – Правда. Не вини себя. Мне было весело.

Мы сдали коньки, переобулись и не спеша побрели вдоль по улице. Я взял Лайму за руку – так спокойнее.

– Куда дальше пойдем? – спросила она. – Я так понимаю, нам остались лыжи, а потом бежать кросс? Или есть еще какие-нибудь развлечения, где я могу феерично грохнуться?

– Я же попросил прощения, – напомнил я, чувствуя, как горят уши.

Когда я в детстве шалил, отец выкручивал мне их. Но Лайма только засмеялась.

– Я не злюсь, Дань, – сказала она то, что я и сам уже понял. – Я давно научилась падать. Это не больно и не страшно.

У меня сжалось сердце, словно рука, такая же сильная, как у моего отца, в этот раз скрутила его, а не ухо.

– Хочу, чтобы ты больше никогда не падала, – прошептал я.

Лайма ничего не сказала, только ее рука на миг крепче сжала мое предплечье.

– Так хочется скорее показать тебе Москву, – сказал я. – В Новый год она просто сказочно красива. Центр весь горит, светится, переливается.

– С чего ты взял, что я поеду с тобой в Москву? – спросила Лайма.

Я остановился, осторожно повернул ее к себе. На миг меня сбили ее глаза – когда я смотрел в них, весь остальной мир расплывался, казалось, больше ничего не осталось, да ничего и не нужно. Хотелось только целовать – целовать ее за все те годы, что я мог, но не делал. Обнять ее и не отпускать долго-долго. Надышаться ею.

Но вместо этого я только произнес, любуясь ее глазами:

– Неужели ты совсем не хочешь побывать у меня в гостях?

Начни говорить Лайме о том, как любишь и не представляешь без нее своей жизни, – обязательно получишь по носу. Тем более если еще вчера был помолвлен с другой.

И пока она не ответила, я поднял руку и коснулся пряди ее волос, раскинутых из-под шапки по груди, плечам и спине.

– Ты как белка, – сказал я, разглядывая в холодном свете фонарей эту прядку, но и без этого, и даже с закрытыми глазами я мог бы вспомнить и увидеть ее сладкий медовый оттенок. Лайма снова засмеялась, а я продолжил: – Как белка летом. Или как та, что забегалась и забыла поменять свой окрас на зимний. И теперь тебя слишком хорошо видно на снегу. Хищники могут этим воспользоваться.

– И где ты видел здесь хищников?

– Один очковый медведь еще обитает в местных широтах. Таскается по городу с шахматной доской под мышкой.

Лайма засмеялась громче, откинув назад голову и придерживая шапку, чтобы не слетела.

– После того, как ты перетравил всех тараканов в городе, – сказала она, – он вряд ли соберется охотится на белок.

– Разве? А по-моему, после того как я перетравил тараканов, он все-таки вытащил на свидание одного глупого бельчонка.

Лайма округлила глаза, перестала хохотать и хлопнула меня ладонью по груди.

– Как только у тебя хватило наглости лезть в мою жизнь и следить за мной?

– Да я просто оказался в том месте и в то время – и все.

– Ну конечно! Все за тебя судьба сделала.

– Да, так и было! Судьба – не иначе. Послала меня, чтобы я скорее отвадил тебя от этого твоего медведя.

Лайма опять засмеялась, а я вспомнил окно ресторана, выходящее на угол сквера, шахматиста, снимающего очки, Лайму, поцелуй – и все внутри меня вскипело, как в кастрюле на слишком сильном огне, и побежало через край. Отныне никто, кроме меня, не прикоснется к этим губам. А один очковый медведь еще получит по очкам.

– Ой.

Лайма вдруг сжала зубы и сморщила нос, потом попыталась улыбнуться и закусила губу.

– Опять нога отнимается, – догадался я.

– Да. Только теперь она не отнимается. Черт…

Я уже схватил Лайму за обе руки и искал глазами, куда ее посадить.

– То есть как – не отнимается? – спросил я. – Болит?

– Иногда она так неприятно колет, – начала объяснять Лайма, – если нагружаю больше, чем обычно. Очень мерзкое ощущение, аж зубы сводит. Как будто брюки колются, только в несколько раз сильнее.

У меня у самого везде вдруг сразу недобро закололо.

В Москве первым делом нужно найти Лайме хорошего врача. Иначе у меня самого скоро ноги откажут.

– Что сейчас делать? – спросил я, вглядываясь в Лайму и боясь увидеть, что она начнет предобморочно бледнеть. – Чем тебе помочь?

– Ничем, – выдохнула она и втянула воздух сквозь сомкнутые зубы. – Ждать, когда пройдет. Только обычно это проходит дольше, чем простой приступ онемения. Может полчаса так, может всю ночь.

Вокруг ни скамеек, ни кафе, ничего, куда можно было бы зайти в такой час и немного посидеть. Правда, «Компас» рядом. Если срезать через дворы, минут за десять можно не то что дойти, но и доползти.

– Идти можешь? – спросил я.

– Да. Пока могу.

– Тогда сделаем так. Пойдем ко мне в «Компас», ты там посидишь, отдохнешь. Может, лекарства какие-нибудь тебе сообразим. А когда болеть перестанет, поедешь на такси домой.

– Почему бы мне прямо сейчас не поехать домой? – спросила Лайма.

– Потому что сейчас ты поедешь домой только со мной. Пока у тебя болит нога, я тебя одну никуда не отпущу. К тому же ты на каком этаже живешь? А лифта у вас нет.

– Ладно, хорошо, – сказала Лайма, морща нос. – Погнали в твой «Компас». Только быстрее.

Глава 33

Даня

Я зашел с Лаймой в номер, помог ей снять дубленку и добраться до кресла.

– Надо было разуться, –