Запрещенные слова. книга 2 - Айя Субботина

стоит, напоминающая скелет хи скелет какого-то инопланетного хищника. В ней нет ничего лишнего - только чистые, агрессивные линии, подчиненные законам аэродинамики. Колеса без спиц, лаконичная приборная панель, полное отсутствие выхлопных труб.

Этот двухколесный «зверь» - воплощение тихой, стремительной мощи.

— Офигеть… - Это банально, но прямо сейчас у меня нет других слов.

— Это «Игнис», - говорит Слава, и в его голосе звучит такая нежность, с какой говорят о любимой женщине. - Моя мечта. Мой личный проект. Работаю над ним уже несколько лет. Полностью электрический. Бесшумный. Быстрый, как мысль.

Он подходит к байку, длинные татуированные пальцы скользят по его гладкому, матовому боку.

— Хочу запустить его в производство. Когда-нибудь. Создать свой собственный бренд. Делать лучшие электробайки в мире. Без компромиссов. Без оглядки на маркетологов и акционеров. - И тут же смущенно трет нос. - Ну, то есть, это такой очень смелый план на будущее.

На ум почему-то приходят все те дни, когда мне казалось, он пропадает где-то… с кем-то. А сейчас как будто сходит прозрение.

Так вот ты где пропадаешь длинными вечерами, Дубровский…

Хочется смеяться. И еще - броситься ему на шею и сказать на ухо, как я ошибалась. Что он в своих не полных тридцать - больше мужчина, чем некоторые сорокалетние.

Я смотрю в его горящие глаза, на то, с какой любовью он касается своего творения, и понимаю. Вот он. Настоящий Слава. Не Дубровский - золотой мальчик, наследник влиятельного политика, а офигеть какой амбициозный бунтарь и гений.

После экскурсии, мы в две пары рук раскладываем еду из Славиных пакетов в холодильник. Я только молчу и стараюсь держать рот закрытым, чтобы не слишком охать его предусмотрительности. Мы тут будем до вечера воскресенья, но он подумал обо всем - овощи, фрукты, мясо, сыры и слайсы копченой форели. Две бутылки вина - одну Слава, подмигнув мне, берет с собой.

— Серьезно? - верчу в руках протеиновые батончики с моим любимым клубничным вкусом. Когда-то, еще когда мы были Хани и Шершнем, я рассказывала ему, что люблю именно эти и что в последнее время их днем с огнем не достать.

— А дома у меня целая коробка, Би, - плотоядно улыбается Дубровский. - Или… может, даже две…

— Это бесчеловечно, - делаю вид, что трагически стону. - Так вот, оказывается, кто создает дефицит!

— Если не хочешь доспать, Би, может, покатаемся?

— Совсем не хочу досыпать, - улыбаюсь довольно как слон.

Кажется, я готова исследовать с любопытством Алисы не только его дом, но и всю эту маленькую деревню, которую даже на карте без координат не найти.

— Тогда, поехали, покажу тебе горсад. Черешня там - пиздец, какая спелая.

— А ее можно брать без разрешения?

— Нет конечно, мы просто как вандалы обнесем все без спроса. - В слегка хриплом голосе столько игривых ноток, что у меня мурашки по коже, и уже не очень хочется думать, шутит он или говорит всерьез. - Будешь гореть в аду вместе со мной.

Я фыркаю, но его слова - как искры, которые поджигают что-то внутри. Беру со стола сочный персик, вгрызаюсь в него зубами и иду за ним. «Патриот» урчит, выезжая на грунтовку, окруженную соснами, а из динамиков льется тот же инди-рок, что утром - медленный, обволакивающий, как эта жара.

Я стараюсь не сильно пялиться на Дубровского, но когда он так близко, это почти невыполнимая задача. Позволяю себе смотреть хотя бы туда, где это будет не так очевидно - на ноги. Шорты на нем чуть ниже колена, но сейчас задрались выше, и я как дурочка таращусь на крепкие мускулистые ноги, красивые, реально мощные икры и выпирающие квадрицепсы, натянувшие ткань до предела. Спасибо, боженька, что у него не ножки-спички… Замечаю наполовину выглядывающие над коленями татуировки, кажется, это что-то похожее на печати - круги из слов, внутри которых - рогатые смеющиеся черепа. И надписи: «No mercy», «Without regret».

Горсад - это заросли старых деревьев, где ветки гнутся под тяжестью черешен. Слава паркуется у покосившегося забора, хватает плетеную корзину из багажника и перелезает через него с такой ловкостью, что у меня сводит дыхание. Дает руку, помогая мне перебраться следом. Мой сарафан цепляется за столбик, подол задирается, оголяя бедро. Я чувствую, как взгляд Славы скользит по моим ногам, и щеки моментально вспыхивают.

— Ты взяла что-то переодеться, Би? - ухмыляется как кот на сметану. - Если вдруг порвешь эту тряпочку - не вздумай переодеваться: не хочу остаться без этого охуенного вида.

— Размечтался, - ворчу, но голос дрожит, а кожа горит там, где бесстыже прошелся его взгляд.

Делаю пару шагов вперед, срываю с первого попавшегося дерева черешню, темную, почти черную, и бросаю в него чтобы немного сбить наглость. Он ловит ее ртом, как будто тренировался всю жизнь, и раскусывает с таким хищным видом, что я, зачем-то, отчаянно цепляюсь в край сарафана, прижимая ткань к ногам.

— Один-ноль, Би, - говорит Слава, проходит рядом. Намеренно задевая меня плечом, и как ни в чем не бывало идет дальше. - Давай, догоняй, или я тебя тут завалю ягодами.

Я смеюсь и краснею, пытаясь прикрыть вспыхнувшие щеки волосами, хотя, это конечно же никак не помогает. Мы собираем черешню, я стараюсь сосредоточиться на ягодах, на их сладком запахе и даже на жужжащих вокруг нас пчелах. Но каждый раз, когда Слава тянется за высокой веткой, его футболка задирается и я впадаю в секундный ступор, разглядывая идеальный живот и и дорожку волос, убегающую за резинку белых боксеров.

Чувствую себя школьницей.

Голодной до черта.

Дубровский замечает мой взгляд и очередное замешательство, и, конечно, не упускает шанса. Хватает мою руку, липкую от ягодного сока, и медленно, глядя мне в глаза, облизывает палец. Его язык - горячий, чуть шершавый - проводит по коже.

Я надеюсь, что громко всхлипываю только внутри.

Мы смотрим друг на друга.

Пальцы Славы без труда обвивают мое запястье. Большой - выразительно растирает кожу там, где она тоньше всего, как будто он пробует мой пульс.

— Вкусно, Би, - голос опускается до хриплого шепота. - Но ты, блять, слаще.

— Господи, Слав, - я мягко освобождаю руку, но знаю, что мои щеки сейчас просто адово сильно горят, а сердце колотится, как после спринта. - Ты вообще фильтруешь, что говоришь своей подружке?

— А нахуя? - ухмыляется он, срывая еще