Ненавижу тебя, сосед (СИ) - Манило Лина

— Иди уже, — голос Дашки тонет в шуме, что мешает слышать звуки чётко.

Я нервничаю так, что пересыхает во рту, а перед глазами плывёт туманная дымка, повисая клочьями на ветках деревьев. Холодно. Ёжусь, кутаясь в пальто, и даже сквозь джинсы мёрзнут ноги. Зима близко…

— Демид, может быть, я всё-таки сама? — замираю у распахнутой дверцы его машины, а брови Лаврова удивлённо вверх ползут.

— В смысле? Мы договорились.

— Я понимаю, но вдруг она гадостей наговорит? Я не хочу, чтобы вы… чтобы ты снова всё это слышал.

Демид бьёт носком ботинка по покрышкам, проверяет что-то, глядит на меня искоса, мрачно. Мне даже холодней становится, будто температура резко на десяток градусов упала.

— Яся, твоя мать не сможет сказать что-то, чего я уже не слышал. И сделать большей гадости она тоже не сумеет. Так что не дрейфь, Синеглазка, я уже взрослый мальчик.

Делать нечего — с Демидом спорить бесполезно. Тяжело вздохнув, занимаю место рядом с водителем, машинально пристёгиваюсь, но напряжение никуда не девается. А ещё мне чуть-чуть теплее от того, что Демид сейчас рядом. Что не боится ничего и мне пытается сил придать.

Что-то я расклеилась. Такой взрослой и деловой была, когда бодалась с родителями за право учиться, так стойко все оскорбления и дурные намёки выдержала, видя перед собой цель, а сейчас, после пожара, открывшейся правды и очередного скандала, будто сдулась.

— Кофе хочешь? — Демид нажимает кнопку, ворота разъезжаются. — Совсем бледная.

— Думаешь, поможет?

— Хуже точно не будет.

— Ла-адно, уговорил, — улыбаюсь, и машина Демида выруливает из двора, направляется прямиком к той самой модной кофейне, в которой подают ежевичный раф из какой-то любовной книжки.

Утром внутри на удивление людно. Много знакомых лиц: студенты, одногруппники, даже несколько преподавателей шумно обсуждают пожар. Встревожены и взбудоражены все без исключения, а те, кто остались без жилья, так и вовсе чернее тучи.

Голоса летят со всех сторон, перебивая друг друга:

— Обещали выдать компенсацию.

— Ой, да сколько там заплатят? Ни на что приличное не хватит.

— Какой балованный. Общага так-то тоже не барнхаус и не лофт.

— Успокойтесь, ребята. Всё будет хорошо!

Хоть бы всё действительно было хорошо. У всех.

Демид озвучивает заказ, добавляет пару пончиков, и только сейчас понимаю, насколько голодная.

Выходим на улицу, я делаю первые спасительные глотки, набираясь сил. От аромата выпечки сводит живот, я жадно кусаю румяный бочок золотистого пончика, покрытый сахарной пудрой, и энергично жую, пока Демид лениво, но пристально рассматривает моё лицо. Да он пялится на меня и совсем не скрывает этого!

— Всё так же торопишься, когда ешь, — замечает, наклонившись к моему уху, а я от его близости чуть кофе не проливаю.

— Смущаешь.

— Чем?

— Тем, что так много помнишь. Мы же детьми были и не виделись…

— Были детьми, да сейчас уже нет.

Я не могу понять, что творится в его голове. Даже лицо непроницаемое, только в глазах искры. Или это просто свет так преломляется, делая радужку золотистой?

Телефон звонит внезапно, и я всё-таки роняю уже пустой стакан на асфальт. Демид пинками загоняет его к урне, ловко поддевает носком, подбрасывает вверх и точным движением забрасывает в бак.

— Го-о-ол! — смеюсь, но руки трясутся, когда вынимаю телефон из сумки.

Мама.

Так, хватит рефлексировать!

— Ярослава? — её голос уставший, но довольный. Будто мама на высокую гору влезла и водрузила на вершине знамя. — Мы наконец-то добрались. Ох, пришлось поплутать, едва не заблудились. Ужасный город, хорошо, что ты сегодня домой вернёшься, там спокойнее.

Она бы дальше несла всю эту чушь, упиваясь собой, но я обрываю её речь:

— Вы где именно?

— Ты будто бы не рада мать слышать, — настораживается, а я губу закусываю до металлического привкуса во рту. — Мы у института твоего. Ты где? Опять опаздываешь? Вечно у тебя так…

— Мы рядом, ждите.

— Мы? — вскидывается мама. — Ты с кем там уже связалась?

— Увидишь, — обещаю и вешаю трубку.

Я очень грубая. Наверняка, я даже плохая дочь, но я не могу больше. Будто глаза открылись, теперь сил нет и терпения.

— Прыгай обратно, — улыбается Демид, и что-то хищное мерещится в этой улыбке. — Появимся эффектно и внезапно.

Я окидываю взглядом его автомобиль, слишком роскошный для обычного студента. Демид даже одет неприлично дорого, будто специально выбирал лучшие шмотки. Красивый… и успешный. От него веет всеми его многочисленными победами, всем, чего добился своими мозгами и трудом.

— Мама тебя, наверное, не узнает…

— Узнает, — сжимает руками руль до побелевших костяшек и топит педаль в пол, разгоняя машину практически мгновенно. Вибрация проходит по телу, покалывает на кончиках пальцев.

Когда мы подъезжаем к институту, а Демид лихо и очень точно паркуется возле пыльного автомобиля родителей не самой последней модели, будто в пропасть падаю.

Мама оборачивается, недовольно фыркает, но когда я толкаю дверцу, выхожу наружу, у неё лицо вытягивается. Рукой в воздухе взмахивает, словно отогнать морок хочет, а после переводит взгляд на вышедшего следом Демида.

— Ой, — вскрикивает. Так испуганно, словно призрак увидела.

Демид подбрасывает в воздухе ключи и прячет их в карман.

— Здравствуйте, Татьяна Алексеевна, — его голос звенит напряжением, а на губах широкая улыбка. — Соскучились? Я — очень!

25. Ярослава

По выражению маминого лица понятно только одно: она даже в страшном сне не скучала по Демиду. Она смотрит на него, как на привидение, и только сжатые в тонкую линию побелевшие губы выдают её растерянность.

А ещё она будто бы оценивает его. Глядит пристально, что-то обдумывая, но не решая озвучить свои мысли. Размышляет.

— Таня, пожалуйста, держи себя в руках, — подаёт голос папа, но мама раздражённо цедит: «Игорь, отстань».

Мама умеет собой владеть, умеет притворяться милой и доброй, радушной хозяйкой и заботливой соседкой. Лишь иногда маска слетает. Особенно, когда вот так, без предупреждения, на её голову сваливается Демид — мальчик, слишком похожий на ту, когда она столько лет яростно ненавидит.

Она медленно переводит на меня взгляд, а у меня не хватает жизненного опыта, умения разбираться в людях, чтобы понять, с каким выражением так пристально сверлят меня её глаза. Маленькие и злые.

Чтобы сгладить неловкую паузу, отец протягивает руку Демиду, но тот будто бы не замечает благородного порыва, и папе приходится отступить. Отходит к машине, понуро опустив плечи, нарочито активно возится с исправным замком багажника.

На его слабость и растерянность смотреть больно. Когда-то папа мне казался самым лучшим мужчиной на свете: сильным, смелым, добрым и порядочным. Он много смеялся, подбрасывал меня, визжащую, под потолок, ловил почти у самой земли. А ещё мастерил самые красивые деревянные игрушки: лошадок, дельфинов, куколок…

Куда это всё делось? Где потерялся этот замечательный мужчина, а его месте появился жалкий трус?

— Нехорошо людей игнорировать, — забавляется Демид, и мама наконец одаривает его пронзительным взглядом. Взглядом, который ничего хорошего не обещает.

Инстинктивно вперёд подаюсь, словно пытаюсь так защитить Демида. Когда-то у меня не вышло, сейчас я не позволю унижать его.

— Мама, поздоровайся с Демидом. Вы же долго не виделись, — я вкладываю в слова сотню намёков, которые отлетают от мамы, будто она бронёй стальной покрыта.

— Здравствуй, Демьян, — холодно улыбается, а я задыхаюсь от возмущения.

— Мама, он Демид!

В воздухе повисает тишина, липкая и тягучая. Где-то на фоне кипит жизнь: к дверям института стягиваются студенты, спешат на работу преподаватели, грустный дворник воюет с опавшей листвой, тихонько ругаясь себе под нос, ездят машины, повизгивая клаксонами. За всё это я цепляюсь краешком сознания, почти не замечая. Время замирает, сужается до точки, в которой нет ни звуков, ни образов. У меня мёрзнет нос, немеют руки, но всё это такие мелочи, когда вот-вот грянет гром.