Брак и злоба - Триша Вольф

Норы из танцевального зала, то самое, которым я запретил ей пользоваться. Ни там, ни где-либо еще.

Я отбрасываю одеяло в сторону и поворачиваюсь к ней.

— Или ты думала, что я забыл? — спрашиваю я, скрещивая руки на груди.

Она откидывает свои длинные темные волосы на одно плечо, раздражающе отвлекаясь.

— Я знала, что ты не забыл.

— Ты забыла, что я запретил тебе танцевать? — Поднявшись на ноги, она смотрит на меня с застывшими чертами лица.

— Запретил? Ты запретил мне? Сейчас не восемнадцатый век, и ты не мой папа.

Кривая ухмылка переполняет мой рот. Я медленно подхожу к ней.

— Нет, я не твой папа. — Ее сладкий аромат проникает в мои чувства, вызывая бунт в моей нервной системе. — Ты можешь ослушаться отца. Ты не можешь ослушаться меня.

Мой взгляд падает на ее шею, туда, где бешено трепещет точка пульса. На ее коже видны синяки от моих укусов, и желание впиться в нее зубами подтачивает мой рассудок.

— Я просто слушаю невинную музыку, — говорит она, ее голос такой низкий и нежный, пытаясь успокоить меня.

Не в силах удержаться от прикосновения, я зажимаю между пальцами пучок ее волос.

— А твой гардероб… — мой взгляд пробегает по ее крошечной майке и шортам, — это просто невинная одежда?

Убежденность пересекает ее тонкие черты.

— Я подумала, что это единственный способ удержать тебя от срывания с меня рубашек.

Под моей кожей разгорается пламя, смелость в ее словах — вызов чудовищу.

Отпустив ее волосы, я придвигаюсь ближе и опускаю рот к ее уху.

— Осторожно, Кайлин Биг. Соблазни дьявола и получишь рога.

Когда я отстраняюсь, в ее янтарных глазах мелькает понимание: винный погреб — не такое уж далекое воспоминание.

— В присутствии моих людей ты должна одеваться подобающим образом, — говорю я ей. — Если тебе нравится кровь и резня, то, конечно, можешь ходить полуголой.

Ее грудь вздымается и опускается от тяжелого дыхания, глаза пылают.

— Почему тебя волнует, как я буду одеваться перед кем-то?

— Потому что, согласно контракту, ты моя, — говорю я, не обращая внимания. — Твое тело принадлежит мне. Никто не имеет на него права. — Я поворачиваюсь к радио. — Мужчины лишались частей тела просто за то, что слишком долго смотрели на чужую собственность.

— Невероятно, — пробормотала она. — Неандертальцы и их собственничество. Эта помолвка — сплошной фарс. Ты просто не хочешь, чтобы твое эго было задето.

Ее ледяные слова — это холодный сквозняк, гасящий пламя. По сути, ее утверждение верно. Любого мужчину, который осмелится прикоснуться к тому, что принадлежит мне, ждет удаление яиц. Болезненное. Таков образ жизни; чтобы никто не смог пустить мне пулю в лоб и забрать то, что я построил.

Но между мафиозной бравадой зажато какое-то зерно, которое настойчиво трется об меня, царапая поверхность, чтобы обнажить другую правду.

Не обращая внимания на раздражение, я нажимаю кнопку на радио. Мягкие ноты фортепиано плывут по комнате, легкие пальцы гладят мою разгоряченную кожу.

Стоя к ней спиной, я слушаю музыку, представляя, как она танцует здесь, в этой комнате, ночью, ее тело изящно и соблазнительно, бросая мне вызов в своей собственной вызывающей манере.

Напряжение сгущается в воздухе, чем дольше я молчу. Атмосфера наполняется треском от осознания того, что ее ждет наказание.

Она сама нарушает тишину.

— Ничего не может быть мучительнее этого, — бормочет она.

Когда я поворачиваюсь, чтобы встретиться с ней взглядом, мои черты лица сходятся в замешательстве.

— Объясни.

— Мне надоело буквально танцевать вокруг тебя, — говорит она, скрещивая руки на груди. — Я бы предпочла, чтобы ты сделал то, ради чего пришел сюда, сорвал пластырь или… — Она осекается, теряя самообладание. — Хватит угрожать. Если мы собираемся что-то сказать друг другу, то это должно быть что-то глубокое.

— Что-то глубокое…

— Иначе мы просто теряем время, а время ограничено, Люциан.

Негромкий смешок вырывается на свободу, и я ничего не могу с этим поделать. Она внезапно отступает назад, как будто звук пугает ее.

— Ты говоришь так, будто тебе столько лет, будто у тебя мало времени. — Она поднимает подбородок, мягкие волосы рассыпаются по ее голым плечам и сжимают мою грудь.

— Мне все равно, девятнадцать мне или девяносто. Я не хочу терять ни секунды своей жизни.

— Хм… — Я издаю звук понимания. — Это потому, что ты считаешь, что нашла свою страсть в жизни.

Короткий взгляд на ее босые ноги выдают ее мысли. Она встречает мой взгляд.

— Да. Я знала это с первого дня, когда начала танцевать. — Я начинаю двигаться к ней, но останавливаюсь на небольшом расстоянии, когда мои легкие обжигает ее сладкий аромат.

— Хочешь услышать что-то правдивое? — На ее нерешительный кивок я отвечаю: — То, что ты дрожала от моих прикосновений в винном погребе, говорит о том, что ты не открыла для себя ни капли настоящей страсти.

Она пытается выдержать мой взгляд, но колеблется, и жесткая мышцы вдоль ее горла отдает в моей крови, как бурбон. Когда она опускает глаза к полу, я испускаю насмешливый вздох.

— Тебе нечего сказать на это?

— Полагаю, тогда ты меня всему этому научишь, — говорит она, найдя в себе мужество снова посмотреть на меня. Эти смертоносные янтарные глаза колют меня, как лезвие, нацеленное на искушение, настолько острое, что мое тело жаждет показать ей это прямо сейчас.

— Я не учитель, девочка.

— Как показал тот тревожный инцидент с отсутствием душа.

— Осторожно, — предупреждаю я, сокращая расстояние между нами, — осознанный мужчина не может игнорировать вызов.

Мой взгляд опускается к ее груди, к обтягивающему маленькому топу и очертаниям твердых сосков. Когда я поднимаюсь, чтобы установить зрительный контакт, мой рот искривляется в понимающей ухмылке.

Она облизывает губы, затягивая меня в свою паутину и разрывая между нами путы.

— Ты не просто сумасшедший, — говорит она. — Ты садист.

— И ты переступаешь черту. — В ее решимости проглядывает жилка осторожности.

— Ты хочешь пытать меня, наказывать меня. Ты хочешь, чтобы я страдала, потому что моя семья причинила тебе страдания. И почему-то ожидаешь, что я буду сидеть здесь и принимать это.

Я закрываю рот рукой, стискивая челюсть.

— О каких еще глубоких вещах думает твой мозг? — Я призываю ее продолжать.

— Ты хочешь убить моего отца. — Мои брови взлетают вверх от ее прямоты.

— Нет.

— Ты хочешь убить моего дядю, дона. — Я отвечаю ей откровенностью на откровенность.

— Да. — Ее дыхание сбивается.

— Что бы они ни сделали, я не могу участвовать в уничтожении своей семьи, но что, если у тебя есть другой способ отомстить, не убивая их и не женившись на мне?

— Я бы сказал, что ты