Любовь моя, Анайя - Ксандер Миллер

Мадам Ти Клис умерла шесть лет назад, но Озьяс по-прежнему регулярно советовался с ней, утверждая, что все важные решения принимает жена.

— Кто, по-твоему, подал идею предложить тебе работу? — спрашивал старик. — И жилье в придачу! Думаешь, мне охота, чтобы ты тут околачивался? Нет, уважаемый. Так решила мадам Ти Клис.

* * *

На полуденной жаре Зо выполнял работу, которая под силу лишь упряжке из трех волов, возя по портовым переулкам на прибрежные рынки матрасы, металлолом и товары с нелегальных судов. Его стали уважать на перекрестках и пропускать в потоке машин. Им восхищались в горах. Его широкая грудь была рекламой, упорный труд — знаком качества, а неподъемность груза, вкатываемого в гору, — чудом.

Зо прибыл в Порт-о-Пренс в начале сентября и уже через две недели бегал с повозкой как профессионал. Доставку на бруэте предпочитали беднейшие торговцы, которые не могли позволить себе платить за топливо больших camions[90]. Зо стал постоянным подрядчиком импортера, торговавшего зерном из гуманитарной помощи. Переправлял в обход таможни коробки с рере — секонд-хендом. Нанялся к фермеру с Мон-Нуа, собравшему хороший урожай, возить плантаны. Таким путем за две недели Зо увеличил заработки втрое.

Школа медсестер светила ему над горизонтом, точно Полярная звезда. Он научился распознавать ее среди всех других зданий в городе, однако неукоснительно обходил стороной. Наконец Озьяс поинтересовался у молодого человека, чего он боится.

— Я не хочу, чтобы она впервые увидела меня в городе с твоей тележкой, — объяснил Зо, — потного, как вол в упряжке.

— Рабочее животное не знает стыда.

— Не хочу быть ее ослом. Хочу стать ее мужем.

Озьяс так расхохотался, что кофе полился у него изо рта.

— Скажи скорей, mon konpè[91], потому что я умираю от любопытства, — и старик вытер губы тыльной стороной запястья, — за какого мужчину она хочет замуж?

Зо не ответил.

— Как пить дать, за богатого, — продолжал Озьяс. — Чтобы им стать, даже тебе пришлось бы пахать не одну жизнь.

— Я работы не боюсь.

— Будь работа так хороша, богачи давно бы захапали ее себе без остатка, — возразил Озьяс. Это была его любимая пословица, и он частенько ее повторял.

Зо допил кофе и выбросил гущу в траву.

— Я думал, мы с тобой будем сажать зимние овощи, — сказал молодой человек и скрылся в вечернем саду. Он уже пропалывал дыни, когда появился Озьяс с женской сумочкой, в которой он хранил все памятные вещи. Старик уже демонстрировал старый ночной комплект своей жены, и Зо надеялся, что больше тот не станет этого делать.

— Вижу, ты настроен серьезно, — сказал Озьяс. — Взгляни-ка на это.

Он протянул Зо кольцо, сделанное из красной пуговицы, в которой продолбили дырку.

— Это обручальное кольцо мадам Ти Клис. В те времена было принято, чтобы будущий жених изготавливал кольцо сам. Это свидетельствовало о серьезности его намерений. Я взял пуговицу, потому что мой старший брат был портным. Но я слыхал, что за неимением подходящего материала используют даже хлопковую вату.

Зо хотел вернуть кольцо, но Озьяс не взял.

— Это тебе, — сказал он. — Подаришь девушке.

Настала очередь Зо смеяться. Он поднялся над грядкой с дынями.

— Дедушка, — начал он, — может, ты и умеешь управлять бруэтом, может, до несчастного случая ты и был величайшим бруэтье в Порт-о-Пренсе. Но ты ничего не смыслишь в современных женщинах. На всем белом свете не отыщется такой, что пойдет за человека, подарившего ей кольцо из ваты или красной пуговицы.

Озьяс отмел возражения Зо очередной пословицей:

— Женщина как цыпленок: увидит лакомое зернышко и спешит за ним. — Старик присел на корточки среди грядки, не торопясь выбрал твердую молодую дыню размером с испанский лайм. — Это старый крестьянский прием, — сказал он. — Надежное средство от нерешительности.

Штопором Озьяс просверлил в кожуре дырку и вытащил кусочек размером с пробку. Потом с величайшей осторожностью вложил внутрь дыни кольцо, снова заткнул отверстие «пробкой» и замазал разрез коричневым кремом для обуви.

— У тебя есть восемь недель, прежде чем она дозреет. Ну, десять, если ты любитель очень мягких и приторных дынь (судя по твоему виду, так оно и есть). Но дыня в конце концов созреет независимо от того, созреешь ты сам или нет.

— И что мне с ней делать? — спросил Зо.

Озьяс жалостливо покосился на Зо.

— Мальчик мой, отдай дыню девушке. Когда она ее разрежет, предложение будет сделано. Вы разделите на двоих сладкую мякоть, а потом и жизнь.

Но даже через две недели после того, как Озьяс вложил красную пуговицу в зимнюю дыню, Зо по-прежнему чувствовал, что ему нечего предъявить. У него ныла спина, а ботинки совсем сносились.

— Даже если она согласится уйти со мной, — сказал он Озьясу, — мне некуда ее привести.

— А что не так с твоим домом?

— Там земляной пол, — напомнил Зо.

— Я спал на земляном полу пятьдесят семь лет!

Но Зо не мог забыть слова Венсана Леконта о том, что Анайя не будет счастлива без определенных удобств, таких как водопровод, электричество, а возможно, даже фаянсовый унитаз. Поэтому он нанялся на ночную работу в цементную бригаду и попросил, чтобы ему заплатили натурой. За три ночи работы ему выдали полмеры песка, две меры речной гальки и мешок цементной смеси «Национальный бренд».

В ту ночь Зо почти не спал и под конец оставил попытки заснуть. В три часа ночи он уже стоял, овеваемый морским бризом, и выкладывал свои материалы: щебень, песок, цементную смесь, воду. Вспомнил, какие пропорции использовал Босс Поль: четыре лопаты гальки, две песка и одна цементной смеси. Затем влил воду и размешивал лопатой, пока не получил желаемую консистенцию.

Пол был залит еще до восхода солнца, и Озьясу осталось только наблюдать, как Зо водит гладилкой по неровностям, представляя босые ножки Анайи. В то утро Зо объявил, что он созрел.

— Что же изменилось? — поинтересовался Озьяс.

— У меня тележка, постоянный доход и дом с цементным полом, — задумчиво перечислил Зо. — Теперь мне есть что предъявить.

* * *

И вот наконец он отправился в город, чтобы найти Анайю. В течение недели Зо каждый день сидел возле университета, ожидая завершения занятий, одетый в свои лучшие джинсы и синюю джинсовую рубашку, расшитую на груди яркими цветами. Он был так прекрасен в этом наряде, надушенный, терпеливо поджидающий Анайю, что торговки солнечными очками, обувью и желтыми кукурузными лепешками одна за другой начали влюбляться в его постоянство. Они делали ему маленькие