Любовь моя, Анайя - Ксандер Миллер

— Меня волнует, как спасти только одну Жизнь, — отрезала девочка.

Эти шесть дней стали апогеем и окончанием детства Анайи. Она взяла на себя заботу о матери. Мерила ей давление с помощью сфигмоманометра и фонендоскопа, прижатого к локтевому сгибу, делала внутримышечные уколы, мыла ее и выносила судно. Но все усилия оказались напрасны, и Розалин умерла в большой спальне на втором этаже тринадцатого июня две тысячи второго года, за два дня до того, как ее муж вернулся с конференции. Последняя фраза последнего занятия по уходу за больными стала последними словами матери, обращенными к Анайе.

— Дай мне руку, — промолвила Розалин.

Мать умерла за неделю до первых месячных Анайи, словно юное тело целенаправленно дожидалось этого. Девочке не к кому было обратиться за советом, и кухарка в конце концов отправила ее к Сульян, вдовой соседке, у которой можно было проконсультироваться по этим вопросам. Та рассказала Анайе две истории: о вечных, нескончаемых месячных и о девушке, у которой вообще их не было, но она умерла от старости в теле двенадцатилетнего ребенка.

— Теперь ты еще уязвимее, чем раньше, — сказала ей Сульян. Она объяснила, что, если Анайя займется сексом с мальчиком, даже если это будет впервые для обоих, она все равно может забеременеть. Потом они вместе пошли на рынок и купили целую корзину цитрусовых — лаймов, померанцев, розовых и белых грейпфрутов, — и Сульян заставила ее всё съесть. Без сахара и льда.

После этого Анайя стала бунтаркой и перечила на каждом шагу. Они с отцом превратились во врагов, живущих под одной крышей. Анайя возражала Леконту по любому вопросу, начиная от эпидемии СПИДа и заканчивая президентской политикой Бонифаса Александра[41]. Если отец желал на обед рыбу, то она — непременно говядину.

Леконт сделался холоден и недоверчив к дочери. Он начал проявлять непомерную строгость, по крайней мере пытался, но было уже слишком поздно. Когда отец впервые выпорол Анайю ремнем, ей уже исполнилось шестнадцать — и разразилась катастрофа. Их крики доносились до соседей весь день. После этого Анайя две недели не разговаривала с отцом. Чтобы загладить вину, тот купил ей пару доминиканских манго[42] в клетках, но Анайя выказывала им столько любви и нежности, что Леконт вопреки ожиданиям ощутил себя еще более несчастным.

Окончание средней школы, которое должно было стать радостным событием, лишь дало повод к очередному противостоянию. Анайя давно мечтала поступить в школу медсестер при Национальном университете в Порт-о-Пренсе, которую окончила мама, но Леконт запретил. Тебе всего восемнадцать, сказал отец, и ты не готова к трудностям и опасностям столичной жизни.

В конце концов Леконт взял верх. Анайя осталась дома и стала студенткой школы медсестер Нотр-Дам-дю-Перпетюэль-Секур в Жереми. Между отцом и дочерью установился непрочный мир, обеспечиваемый рядом условий, на которые оба дали молчаливое согласие без всяких обсуждений. Анайе разрешалось уходить и возвращаться, когда заблагорассудится, не соблюдая комендантский час и не прося разрешения, кроме того, она получала щедрое содержание. На неделе отец с дочерью старались избегать друг друга, но по воскресеньям обедали вместе, обсуждая учебу, работу и политику. Анайя относилась к отцу как к соседу по квартире, а он старался не досаждать дочери. Это холодное взаимопонимание продержалось между ними три первых года ее обучения в школе медсестер; и только появление Зо весной, в преддверии выпускного года, нарушило шаткое равновесие.

* * *

Зо жил ожиданием воскресного вечера. Он приступал к приготовлениям сразу же, как только рабочие возвращались от Леконта. Перво-наперво Тикен всухую брил приятеля, подравнивал ему бороду и подстригал усы, обнажая верхнюю губу. Затем Зо тщательно мылся, словно хирург перед операцией. Выскребал из-под ногтей грязь, опрыскивал одеколоном шею и одалживал у Бос-Те американский дезодорант, чтобы мазнуть под мышками.

После ухода Зо бригада шумно спорила, куда он направился. Но только Бос-Te знал, где на самом деле бывал Зо, потому что единственный догадался спросить об этом у приятеля.

— Ты ходишь туда каждую неделю?

— По воскресеньям.

— И что делаешь?

— Жду ее.

— Как преданный пес?

— Вот именно.

— А если она не приходит?

— Продолжаю ждать.

Когда завистливый Тикен наконец спросил у Зо, действительно ли он верит, что эта девушка испытывает к нему любовь или хотя бы симпатию, Зо не нашелся с ответом.

— Ты для нее развлечение, — настаивал Тикен. — Игрушка, чтобы скоротать время. Ты тратишь последний гурд на девушку, у которой одни трусики стоят больше, чем ты зарабатываешь за месяц.

Зо встал над своей миской риса с красной фасолью и теперь возвышался над другими рабочими.

— Что все вы знаете о ее трусиках? — бросил он. Воцарилось молчание, мужчины уставились в свои миски. Зо на неверных ногах скрылся во мраке, Бос-Te последовал за ним.

— Да что с тобой? — спросил он приятеля.

— Впервые в жизни я не просто занимаюсь любовью, — сказал Зо, — я пытаюсь внушить любовь. — Он стиснул челюсти, словно у него болел зуб. — А вообще верно. Трусики у нее дико дорогие.

В мае люди, протестующие против высоких цен на топливо, перекрыли шоссе в Ти-Гуав[43], и строительство клиники было отложено на неделю. Зо коротал дни с Даниэлло, ныряя за жемчугом в безлюдных водах у острова Гранд-Кайемит. Ныряли по очереди: один сидел в лодке, карауля акул, другой с десятифунтовым камнем погружался в коралловые глубины. В один прекрасный день Зо вынырнул с устричной раковиной, в которой, когда ее вскрыли, обнаружилась жемчужина неправильной формы.

Даниэлло вымыл ее в скипидаре и поднес к свету.

— Непрозрачная, — сказал он. — В жизни не видел такого цвета.

Жемчужина была розовато-голубая, и Даниэлло наконец оценил ее в двести американских долларов.

Зо заметил, что если приятель прав, то это самая дорогая вещь, которую он когда-либо держал в руках.

— Но я ее не продам, — добавил молодой человек. Он сказал рыбаку, что хочет взять его лодку напрокат для романтической морской прогулки по заливу.

— Романтической прогулки с кем? — полюбопытствовал Даниэлло.

Неделю спустя они отплыли с причала Даниэлло: Зо на носу, молодой рыбак — на корме у подвесного мотора. В летний полдень море было спокойное; Даниэлло привел лодку к побережью близ государственного колледжа.

— Только взгляни на этих девчонок, — воскликнул Даниэлло. На волнорезе сидели студентки в форменных белых блузках и клетчатых юбках. Некоторые пили кока-колу через длинные соломинки. — Виду них такой, будто нас дожидаются.

— Держись-ка подальше от скал, — посоветовал Зо.

Лодка скользила параллельно кромке белого песка, тянувшейся под утесами Шабанна; отсюда были видны двух- и трехэтажные особняки богачей,