Поэма о Шанъян. Том 1–2 - Мэй Юйчжэ

Шаг за шагом поднимаясь по каменным ступеням, я прошла через главные ворота монастыря и ступила на уединенную тропу, ведущую в зал для созерцания, за которым спрятался тихий сад, усыпанный пышными цветниками молчаливой гардении. В двух шагах от себя я заметила полуоткрытую деревянную дверь. Я подняла руку и попыталась ее толкнуть. Мне показалось, что она весит больше тысячи цзюней. Дверь со скрипом приоткрылась, и перед моими сонными, полными слез глазами возникла худая фигура в темной одежде с редкими седыми волосами. Я застыла на месте, не в силах поверить в увиденное.

Когда я покинула столицу, у матушки были черные, как грозовые тучи, шелковистые и густые волосы. Сама она была полна волнующей красоты и обаяния, а лицо – точно у тридцатилетней госпожи. Но теперь волосы ее были белее снега, а сама она превратилась в старуху.

– Ты вернулась.

Матушка сидела под стрехой на бамбуковом стуле, она нежно улыбалась, выражение ее лица было спокойным, но в глазах стояли слезы. Все это было похоже на сон. Я вдруг лишилась дара речи, не могла сказать ни слова. Все, что мне оставалось, – растерянно смотреть на мать. Она протянула руку и тепло сказала:

– Иди сюда. Иди к маме.

Тетя Сюй подавленно шепнула мне на ухо:

– Старшей принцессе тяжело стоять на ногах.

Шаг за шагом я медленно прошла через сад, пока не коснулась края одежды матери. От грубого полотна ее одежды доносился едва заметный аромат сандалового дерева. Я помню, что раньше от нее пахло орхидеями… Отчего-то мне вдруг стало очень страшно. Как будто что-то отделило меня от матери незримым заслоном. Я упала ниц, уткнулась лицом в ее колени и разрыдалась. Руки матери были нежными, но холодными. Пытаясь поднять меня, она со вздохом сказала:

– Теперь, когда ты вернулась, меня больше ничего не тревожит.

– Матушка! – Я встретилась с ней взглядом. Из глаз моих бежали слезы. – Но ведь есть еще столько всего, о чем стоит тревожиться! Гэгэ еще не срастил струну [208]! С мужем я свиделась совсем недавно… Еще отец, он… Не говори, что ничего тебя не тревожит! Не верю, что ты так просто отпустишь нас!

По дороге сюда я без конца думала, как уговорить маму вернуться домой… Но когда увидела ее, то поняла: ничего у меня не выйдет.

– А-У… – Матушка опустила глаза, уголки ее губ слегка задрожали. – Я всю жизнь была бесполезной старшей принцессой… в итоге я разочаровала тебя.

Я обняла ее и отчаянно замотала головой. Слезы текли по щекам рекой.

– А-У – непочтительный ребенок, я не должна была оставлять матушку!

Только сейчас я поняла, какой была эгоисткой… Покинув столицу на те три года, я оставила мать совсем одну, пряталась в Хуэйчжоу, бросив родных. Для меня было очевидным, что родители всегда будут ждать дома и, когда я вернусь, встретят с распростертыми объятиями.

– Матушка, пойдем домой? – Я быстро утерла слезы и попыталась улыбнуться ей. – Горы так далеко, и тут так холодно, я не хочу, чтобы ты жила здесь! Поехали домой, там тебя ждут гэгэ и отец!

Она слабо улыбнулась.

– Дом… у меня давно нет дома.

Я не ожидала услышать такой отчаянный ответ.

– Ты уже вышла замуж, моя А-У стала женой. – Мать опустила глаза и грустно улыбнулась. – Резиденция канцлера принадлежит роду Ван. Я – уроженка императорской фамилии, и мне надлежит вернуться в столицу. Но во дворце… Как я буду говорить с императором? Как найти силы, чтобы после смерти смотреть в глаза вдовствующей императрице, предшествующему императору и его предкам, нашедшим покой в земле?

Слова матери лишили меня дара речи, словно мне на грудь упал гигантский камень. Я пробормотала:

– Отец поддерживает наследного принца и помогает ему во всем, чтобы он вступил на престол. Когда его высочество станет императором, все распри прекратятся…

У меня не хватило сил продолжить свою мысль – я не верила собственным словам. Но хватило духа солгать матери. Я боялась, она еще не знает об отношениях между отцом и Сяо Ци и о том, что отец отвернулся от наследника.

– Наследный принц создает лишь видимость. – Мать медленно подняла потяжелевшие веки и с глубокой печалью в глазах посмотрела вдаль. – Ты все еще не понимаешь своего отца. Он так долго ждал этого дня.

Я бы не удивилась, если бы узнала, что отец в сердцах мечтает узурпировать трон. Но матушка давно все знала, и ее слова стали неожиданностью для меня.

Печально улыбнувшись, она тихо сказала:

– Он всем сердцем желает быть выше императорского дома, чтобы больше никогда в жизни не страдать от несправедливости.

– Отец в самом деле хочет… занять трон?

Я прикусила губу – говорить о таком равносильно великой измене[209].

Матушка покачала головой:

– Едва ли. Он просто хочет стать выше хозяина Поднебесной.

Выше хозяина Поднебесной, но при этом не занимая драконий престол… Я испуганно взглянула на матушку, не понимая, что она хотела этим сказать.

– Он всегда был честолюбивым и заносчивым. По молодости его заботило лишь одно – женитьба на мне.

Она закрыла глаза, говорила быстро и беспорядочно – ее слова звучали в моей голове, как раскаты грома. Матушка спросила меня, слышала ли я когда-нибудь о некой девушке из рода Хань. Я слышала о ней – она была единственной наложницей моего отца, но скончалась от болезни еще до моего рождения.

– Она умерла не от болезни, – тихо сказала мать. – Вдовствующая императрица пожаловала ей белый шелк, и она повесилась на глазах твоего отца.

Я в ужасе уставилась на мать.

– Женщина, которую любит твой отец со времен зеленых слив и бамбуковых лошадок [210], – из рода Хань… Все говорили, какой у него выдающийся ум, незаурядный характер, все восхищались им. Когда он женился на дочери императора, никто не знал, что сердце его принадлежало другой женщине. После свадьбы мы относились друг к другу с должным уважением, но через два года, когда А-Су исполнился год, он сообщил мне, что госпожа Хань носит его дитя и что она будет жить со мной в одних покоях. Оказалось, что эти два года она жила с нами, просто не под одной крышей. В порыве гнева я пожаловалась матушке императора со слезами на глазах. В тот же вечер она устроила семейный ужин и пригласила госпожу Хань, чтобы она просила у меня прощения. Я думала, что матушка желает примирить нас, однако, когда наступила торжественная часть пиршества и все подвыпили,