Все еще впереди - Мариана Запата

уходила от трибун. По лицу струились слезы, они стекали по щекам и подбородку и капали на грудь. Почти ничего не видя перед собой, я вышла на тротуар, и тут краем глаза заметила здание, где находились уборные. Заливаясь слезами, я рванула туда.

Я не могла дышать. Не могла издать ни звука, когда моя спина ударилась о цементную стену уборной. Я сгорбилась и обхватила колени руками. Сердце рвалось на части от невыносимой боли.

Кого я обманываю? Я жалкая неудачница. Я испорчу мальчикам жизнь. Какого черта я взялась их воспитывать? Почему не позволила Ларсенам забрать внуков? Я не знала, за что берусь. Я даже не могу не ставить их в неловкое положение. Я ошиблась, решив, что пора глупых поступков прошла.

Боже.

Я рыдала взахлеб, молча – стыд, вина и злость на себя надежно закупорили мне горло.

Даже в детстве я либо злилась, либо ревела от растерянности перед тем, как разозлиться.

– Тетя Ди? – вернул меня к реальности знакомый неуверенный шепот Джоша.

Не поднимая глаз, я утерла лицо тыльной стороной ладони.

– Все в порядке, Джош, – отозвалась я слабым, сиплым голосом, говорившем об обратном.

Он не ответил, но судя по чмоканью, который порой издает шипованная обувь при соприкосновении с полом, направился ко мне. Джош выглянул из-за стены, на его лице застыло обеспокоенное выражение.

–Tia, – требовательным шепотом позвал он.

– Я в порядке. Возвращайся на поле. Я… – Всхлип прозвучал точно гром с ясного неба. Я прихлопнула рот ладонью, но это не помогло.

– Ты плачешь. – Джош сделал шажок вперед, затем еще один.

Я вытерла глаза ладонью. Соберись! Я должна взять себя в руки.

– Я в порядке, Джей, правда. Все будет хорошо.

– Но ты же плачешь, – повторил он, скользя взглядом по кабинкам с таким видом, точно задумал недоброе и боялся быть застигнутым. Однако продолжал идти.

– Не плачь, – попросил он, сложив ладони у груди, точно в молитве.

О боже. Его просьба лишь вызвала новый поток слез.

Джош подходил все ближе и ближе, и я, не удержавшись, выпалила:

– Ты испытываешь неловкость из-за меня?

– Что? – Он остановился в нескольких шагах от меня и посмотрел так, будто я его ударила.

– Скажи мне правду, – попросила я, глотая окончания. Как же фальшиво это прозвучало! – Не хочу, чтобы тебе было неловко находиться рядом со мной из-за того, что я ношу или делаю…

– Нет! Это же глупо! – Он смотрел на меня в упор глазами, так похожими на мои, но как никогда напоминал Родриго в детстве, отчего мне стало еще хуже.

– Я не… – Икнув, я продолжила: – Я не настоящая мать тебе, и даже не мачеха, как Мэнди, – произнесла я, перемежая икоту со слезами. – Но я стараюсь. Очень стараюсь, Джей. Прости, если иногда ошибаюсь, только…

Джош врезался в меня, и я вновь ударилась спиной о стену, и обнял так крепко, словно от этого зависела его жизнь. Он не обнимал меня так со дня смерти отца. Он уткнулся лицом мне в грудь и прошептал:

– Ты лучше, чем моя настоящая мама, и лучше, чем Мэнди…

– О боже, Джош. Не говори так.

– Почему? Ты всегда просишь меня не врать. Я не хочу, чтобы ты плакала. Больше так не делай.

Боже. Я поступила наоборот – разрыдалась, поливая слезами моего мальчика.

– Миз Кристи ведьма, – буркнул он мне в футболку.

Взрослый человек попросил бы его не говорить так и начал заверять, что Кристи не ведьма. Вот только я сейчас не чувствовала себя таковой. Мой лимит взрослости на сегодня подошел к концу, что я лишь крепче обняла Джоша и согласилась, хлюпнув носом:

– Ведьма.

Хотя я назвала бы ее стервой.

– Я уйду. Найду другую команду, – заявил племянник, разбивая мне сердце.

– Джоши… – начала было я, но меня прервали.

– Джош, можно, я поговорю с твоей тетей? – гулко прозвучал хриплый мужской голос.

Я вскинула глаза – в трех шагах от нас стоял Даллас. Как он, черт побери, смог подобраться к нам незамеченным?

Джош напрягся в моих объятиях, затем развернулся, пытаясь меня загородить.

– Нет.

Господи, помоги мне… Я снова заплакала. Я люблю этого ребенка. Люблю всеми фибрами души. Лишь испытав настоящую любовь, понимаешь – лучшее в ней – это не милые приятные вещицы наподобие сердечек и пикников, цветочков и неземных ощущений.

Настоящая любовь не нуждается в украшениях и никогда не кончается. Тот, кто тебя любит, сделает, как будет лучше для тебя, защитит и пожертвует собой, с готовностью поступится собственным комфортом.

Ты не узнаешь любви, пока кто-то не откажется ради тебя от того, что ему дорого.

Но любовь еще и в том, чтобы не дать ему это сделать.

Даллас со вздохом сунул руки в карманы. Его солнечные очки в толстой оправе сейчас лежали на козырьке бейсболки, но я все равно не смотрела ему в лицо. Потому что не хотела.

– Джош, пожалуйста.

– Зачем? Чтобы она снова заплакала? – спросил мой защитник.

– Нет. Я не собираюсь заставлять ее плакать, клянусь. Ты ведь меня знаешь. Пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты уходил из команды. Мне хочется, чтобы ты поучаствовал хотя бы в первом соревновании, ради своих друзей. И если после этого ты не передумаешь, то уйдешь, и я не стану тебя винить. Мы команда, и не обращаемся так друг с другом.

Джош не произнес ни слова.

Я пристально смотрела на раковину за спиной Далласа. Слишком уж часто мне хотелось плакать в присутствии этого мужчины.

– Диана, можно с тобой поговорить? – мягко спросил он, разозлив меня.

Не он ли попросил Кристи сказать мне о шортах, чтобы самому не пришлось этого делать?

Однако я тут же решила, что Даллас не такой. Что-то слишком уж часто в последнее время я думаю о нем плохо. Он этого не заслуживает.

Не отводя взгляда от раковины, я судорожно вздохнула и почти прошептала:

– Я не хочу сейчас ни с кем разговаривать.

– Джош, пожалуйста… – попросил Даллас.

– Не заставляй ее снова плакать, – потребовал мой племянник так, словно ему было не одиннадцать лет, а все двадцать. – Она никогда не плачет.

Ложь, конечно, но я все равно это оценила.

Мои чувства задели. Мне казалось, я раскололась на части, но я все равно не хотела, чтобы Джош считал, будто я не в состоянии сама решить свои проблемы. Я положила руки ему на плечи и крепко их сжала.

– Спасибо, Джей, со мной все будет в порядке. Иди, заканчивай разминку. Мы ведь с тобой не из тех, кто пасует перед трудностями.

И