Девушка из другой эпохи - Фелиция Кингсли

постоянно капают на стол и бумагу. Подозреваю, что это случается и с ним, приводя швейцара в ярость.

Молодой человек едва успевает закончить записку, как швейцар пинками вышвыривает его на улицу.

– Прошу прощения, – бурчит швейцар, жестом предлагая нам подняться и следовать за ним. – Эта редакция – притон сумасшедших, пьяных выдумщиков, охочих до денег. Приходят сюда каждый раз, как случается беда, делают вид, что знают что-то очень тайное и секретное, все лишь бы денег стрясти. Как о вас объявить директору?

– Смит, – отвечаю я. – Люси и Ребекка Смит. Он сам пригласил нас.

Швейцар распахивает дверь в кабинет Торпа, объявляет наши имена и приглашает войти.

Из-за клубов дыма в кабинете самого директора в сероватом костюме практически не видно.

– Благодарю, что откликнулись на мою просьбу, – приветствует он меня с сигарой в зубах, предлагая сесть.

– Судя по вашим словам, это что-то важное, – отвечаю я. – Что вы хотели обсудить? Вы намерены приостановить наше сотрудничество?

– Никогда! – энергично мотает головой Торп. – Напротив, я бы хотел его расширить, предоставив вам еще больше места, возможно, на ежедневной основе.

– Это невозможно. Кроме того, мое нынешнее душевное состояние не позволяет полностью посвятить себя творчеству.

– Нам не нужен целый рассказ, подойдет что-то покороче, скажем, на шесть сотен слов, – успокаивает меня он. – Например, про мумию на Оксфорд-стрит.

У меня чуть глаза не вываливаются из орбит.

– Что?!

– Молодую даму убили и мумифицировали, тело нашли на празднике у Латиморов, помните? Весь город только об этом и судачит! Кто мог бы написать об этом мистическую историю лучше, чем Сфинкс?

– Я не хочу, чтобы газета спекулировала на трагедии, – объясняю я. – Весь Лондон раскупает бинты, в которые была завернута бедная Эмили Фрэзер, но я точно в этом участвовать не стану.

– Но я не прошу вас писать правдивую историю. Так, загадку, которую вдохновило происшествие на Оксфорд-стрит, – увещевает он меня и добавляет, явно выделив имя: – Мисс Смит.

– Вы мне угрожаете? – раздраженно уточняю я.

– Я бы никогда не посмел. Мы оба знаем, что вас зовут не мисс Смит, но я храню вашу тайну, потому что дальнейшая работа Сфинкса – в моих экономических интересах. – Торп сминает в пальцах лист бумаги. – Я хочу сказать, что, возможно, вам стоит подумать над моим предложением, потому что это только вопрос времени: если не вы, то напишет кто-то другой, и не знаю, насколько этого кого-то будет заботить доброе имя вашей… знакомой, назовем ее так. Про нее и так многие болтают…

– Мне надо подумать, – бормочу я.

– Вы присутствовали при этом событии, были близки с жертвой. Кто еще сможет придать этой истории достоверность? Я предоставлю вам свою газету, а вы – свой талант и осведомленность.

– И вы полагаете, что одного рассказа в газете хватит, чтобы заставить всех замолчать?

– Люди не всегда могут отличить реальность от вымысла; напишите хорошую историю так, как вы умеете, и все вам поверят.

Я вздыхаю и качаю головой:

– Возможно, наше сотрудничество продлилось слишком долго, – заключаю я, вставая. Следом встает Люси. – Я не могу взять на себя такую ответственность.

– Мы оба упускаем серьезную выгоду, но я понимаю ваш выбор: вы, женщины, слишком сентиментальны.

– Это вопрос уважения, мистер Торп, – отвечаю я. – Мой пол тут ни при чем. До свидания.

Мы быстро прощаемся и выходим обратно на Флит-стрит, где тем временем поднялся настоящий переполох.

Патруль с Боу-стрит[23] под свист, крики и неодобрительный гул толпы тащит на руках человека к закрытому экипажу с зарешеченным окном.

Кто-то кидает в мужчину огрызок яблока, а я замечаю, что это тот самый человек, которого мы только что видели в редакции «Кроникл».

– Что тут произошло? – спрашиваю я у одного из прохожих, который внимательно наблюдает за происходящим. Сегодня я одета не как леди, поэтому могу спокойно обращаться к незнакомцам, не боясь осуждения.

– Его арестовали, – бормочет мужчина.

– За что? Что он сделал?

– Это Бенджамин Харлоу, – отвечает тот, сплюнув. – Убийца мумии.

15

В шесть часов мы с Арчи, дядей и тетей идем в Королевский театр в Ковент-Гарден, на премьеру – впервые дают «Аделаиду», трагедию в пяти актах. Этого события долго ждали, потому что, по мнению тети, мне необходимо как можно скорее вернуться в общество, чтобы развеяться.

Однако от меня не ускользает ее замечание: «Иначе твои поклонники разбегутся».

Все это не ради моего удовольствия, а из страха потерять потенциальных претендентов.

– Будет ужасно жаль испортить такой прекрасный дебют, – кудахчет она в экипаже. – И к тому же там будет и герцог Уиндэм.

Наша ложа одна из лучших, вид прямо на сцену – великолепно подходит, чтобы и спектакль посмотреть, и себя показать. Причем в театр приходят именно блеснуть в обществе, само искусство вторично. И мне действительно отводят кресло в первом ряду, чтобы все увидели, что Ребекка Шеридан прекрасно себя чувствует.

Нервный срыв? Истерия? Ничем не подтвержденные слухи…

– И в любом случае вскоре состоится дерби в Эпсоме и Аскоте, – замечает леди Сефтон – у нее место в соседней ложе, а сейчас она в ожидании спектакля беседует с моей тетей. – Ей сейчас общество просто необходимо. Слава богу, что эта ужасная история в прошлом.

Именно так, потому что в высших кругах убийство Эмили назвали просто «ужасной историей», и все.

– Преступник пойман и в тюрьме, и после похорон Эмили Фрэзеры смогут вернуться к более достойной жизни, – замечает леди Осборн, подойдя к нам вместе с Аузонией. – Конечно, скандала не забыть, но, по крайней мере, он частично разрешился.

– Похороны пройдут тихо, никакой огласки и тем более кортежа, – объясняет тетя Кальпурния. – Завтра мы принесем свои соболезнования семье, но при обряде и погребении будут присутствовать только члены семьи Фрэзер – это было их особое пожелание.

– И вполне понятное, – замечает Аузония. – Кто захотел бы придавать важности похоронам опозоренной дочери? По крайней мере, ее сестра Джемайма сможет снова показаться в обществе.

– Прости, Аузония, – озадаченно моргаю я. – Ты хочешь сказать, что Эмили лучше оказаться в могиле, чем живой?

Она смотрит на меня, всем своим видом показывая, что это очевидно:

– Чем живой и обесчещенной? Разумеется.

И оттого, что никто, ни одна живая душа при этом не возражает, внутри меня все леденеет. Я перестаю участвовать в беседе и снова сажусь в свое кресло, думая о том, сколь же мало стоила жизнь женщины по сравнению с ее репутацией.

Когда начинается спектакль, в зале по-прежнему горят сотни свечей – одна из причин пожаров, которые сожгли дотла большинство театров Лондона, – а учитывая,