Сладкий - Маша Ловыгина

– Да какой монах, прости господи! – воскликнула Люба и схватилась за горячий чайник. – Вот ведь надсада! – она подула на обожженную ладонь. – Никто плохого не хотел. Вот те крест! – женщина перекрестилась. – Видела я, как машины-то из Прохоровки ехали. Егора в нашу тюремную больницу свезли. Знать, справятся.

Варины щеки вспыхнули. Заметив это, Люба улыбнулась:

– Глянь-ка, расцвела!

Хмыкнув, Варя прикусила губу и прищурилась:

– Зубы мне заговариваете опять, да? А между прочим, я ведь и череп нашла, и свечу. Что это по-вашему?

– Ладно, – махнула рукой Люба. – Коли слушать будешь, то всю правду тебе как на духу скажу.

Варвара нехотя кивнула и стала натягивать штаны. Люба разлила по кружкам чай.

– За несколько дней до твоего появления ко мне Гриша пришел. Сказал, что, мол, журналистка приедет. И надо для нее что-то интересное придумать. Чтоб, значит, с душой.

– С душой? – обомлела Варвара.

– Ну да. Эдакое... – Люба села и собрала невидимые крошки со стола. – Так-то у нас, сама видишь, ничего интересного. Кто к нам приезжает? Только на свиданки да посылку передать. И то редкость...

– Вы, что же, хотите сказать, что все это... – Варвара неопределенно помахала в воздухе руками, – там, в лесу, вы сами?!

Люба снова вздохнула.

– Погодите, а как вы вообще думали, ну... Я же... – Варвара задохнулась от охватившего ее смятения и негодования. – Ну и... вообще... Я же думала, что кости... что ритуал... что монах! Я же ночью в метель... А потом... Я же искать хотела!

– Так кто же знал, что ты такая взбалмошная! – шикнула на нее Люба. – Ну поездила бы ты по деревням с Ермоленко, с народом бы пообщалась. Мы б тебе историй разных порассказывали. У нас, знаешь...

– Знаю! – топнула ногой Варвара. – Берши по десять кило и грибы с мою голову! А Егор? С ним вы тоже вот так пошутили?

– Да не шутили мы, Варенька! – Люба прижала к глазам уголок шали. – Задание это твое редакционное, как нам объяснили. Мы и расстарались... А про Егора я ничегошеньки не знаю! Гришка-то, очертя голову рыщет вон на своей машине. Туда-сюда. Некогда словом перемолвиться. Одно знаю, поймали они того душегубца. А кто и что, мне неведомо.

Варвара надулась и вжала голову в плечи, едва сдерживаясь от того, чтобы не ляпнуть что-то непечатное в адрес Любы, Ермоленко и, главное, Семена Аркадьевича. Судя по всему, ко всему этому беспределу приложил руку и тот самый Патрикеев, который потом эту самую руку, или ногу, сломал.

– Это ж как надо было... Это ж! – Варвара, красная как рак, сжала кулаки и медленно проговорила: – А вы, бабушка Люба, значит, и не гадалка вовсе? Тоже притворялись, да?! Это вам про меня рассказали, так?! Про то, что я... У-у!

Гнев буквально сочился в каждом ее слове. Но Люба, отпив глоток чая, приподняла подбородок и посмотрела на нее спокойно и с достоинством:

– Гадалкой я никогда не была. Но людей насквозь вижу.

У Варвары затряслась нижняя губа и намокли глаза:

– И что же вы видите?..

– А то, Варюша, что будешь ты очень счастливой. Вот не допила настойку-то ночью, а так бы сама все и увидела. – Бабка Люба, оттопырив мизинец, подула на чай. – А то, понимаешь, коты ей всякие мерещатся.

От удивления Варвара приоткрыла рот и замерла.

– Муха залетит, – не глядя на нее, предупредила Люба.

«Какие мухи зимой?» – мелькнула мысль в Вариной голове.

И тут же, откуда ни возьмись, о стекло действительно с жужжанием ударилась самая настоящая муха.

– Пей чай да иди к нему, – велела Люба. – По своему опыту знаю, хорошего мужика надо сразу брать, пока он ничейный. А он у тебя настоящий. И твой, верь мне.

Не так страшен черт, как его наследники

На Огненный Варвара неслась, словно ошпаренная. Во время чаепития, которое можно было так назвать лишь с большой натяжкой, она позволила себе выпустить пар, благо Люба, вроде как, и сама подначивала ее к этому. Вот бы, где промолчать, изобразить что-то вроде раскаяния, ан нет – из местной травницы то и дело лезли вопросы о том, что произошло в Прохоровке, и глубокомысленные заявления на тему любовных взаимоотношений. Злиться на нее Варвара уже не могла. То есть, вот просто злиться уже не хотелось. Хотелось треснуть по столу ладонью, чтобы чашки и чайник подскочили до самого потолка. И она так живо представила эту картину, что почти услышала, как Люба испуганно запричитала: «А я за тобой, Варвара, ухаживала, лечила, потчевала!»

«И то верно!» – подумала Варя и вылезла из-за стола.

– Я ваш тулуп в Прохоровке оставила. В чем же я теперь на Огненный пойду?

Без слов Люба кинулась к своему гардеробу и вытащила тяжеленную каракулевую шубу.

– Красоту ничем не испортишь, – важно заявила она, а Варя с подозрением оглядела предложенную ей обновку, прикидывая, кого из них травница имела в виду – ее или шубу.

Шуба была длинная, с огромными вставными плечами и покоцанным молью отложным воротником.

– Знаете, бабушка Люба, – хмыкнула Варвара, – я, пожалуй, куртку товарища Ермоленко пока надену. Мне до Черемухинского дома дойти, а там я в свое переоденусь.

– А чтой-то? – изумилась Люба. – Ты только глянь! Эту шубу еще моей матери одна генеральша подарила! Богатая шуба, не в пример твоей-то!

Варвара вздохнула – дурацкая у нее шуба, это точно. Но генеральский подарок был уже чересчур, как ни крути.

– Жалко, пусть висит, – отмахнулась она, влезла в куртку Ермоленко и подтянула рукава. – Такую красоту я уже не вывезу...

И вот теперь она мчалась к тюрьме, как никогда и никуда до этого. И ничего она не замечала вокруг себя – ни деревенских, которые смотрели на нее из своих дворов, ни сугробов, ни запорошенных домов. Понятное дело, сейчас каждый живущий на Сладком знал, что случилось в Прохоровке. Ну, может, и не все, а только о пожаре, да ведь в таких местах и мышь не проскочит без свидетелей, а уж полицейские или тюремные машины и подавно. Вот только никто из местных не знал, как и сама Варвара, кто и как пробрался в Прохоровку с