Под тенью твоих чувств - Нетта Хайд

прикусывая ее. Собираю частички разбитого стакана до тех пор, пока передо мной не появляется его обувь.

Поднимаю голову, выгибаю бровь и смотрю на него с легким вопросом в глазах. Он приседает напротив меня на корточки, и в его лице играет чуть откровенная, чуть издевательская улыбка.

– Что же ты не сказала, что живешь не одна? – спрашивает он с притворным удивлением. – Я бы приоделся.

– Я тебя не приглашала, – отвечаю ровно. – И вы, насколько мне известно, уже очень близко знакомы. Может, пригласишь ее на мероприятие, красоваться перед каким-то ублюдком? И подаришь это чертово платье ей? Размер одежды у нас немного отличается, но я думаю, что в этом нет ничего страшного.

Он остается серьезным, но в глазах пляшут бешеные огоньки, и это делает все еще хуже – в них живет игра.

– Хорошая идея, Скарлетт, – говорит он, собираясь подняться.

– Постой… – требую я, вынуждая его снова присесть напротив. – Не забудь выписать мне предупреждение за нарушение твоих правил.

– Ты начинаешь меня радовать своей мозговой активностью, – произносит он с улыбкой.

– А ты мне мешаешь, – отрезаю я, кивая на осколки. Он отходит, но делает это намеренно лениво, кажется, что каждая попытка сделать мне как можно хуже только сильнее заряжает его.

Он подходит к Минт и, слегка наклонившись, спрашивает в своей фирменной манере:

– Детка, ты не хочешь сходить на свидание?

Мне достаточно. Не хочу больше слушать их диалог. Я убираю созданную собственноручно проблему и решительно направляюсь в свою комнату.

Закрываю за собой дверь, стягиваю толстовку и смотрю на плечо. Там, где расположена фистула и натянута тугая повязка, слегка болит. Надеюсь, все в порядке.

– Скарлетт… – раздается мужской голос, и дверь резко распахивается.

– Выйди из моей комнаты! – выкрикиваю я, понимая, что сейчас его рот воспроизведет слишком много вопросов, на которые мне нужно слишком быстро придумать ответы.

Стою к нему спиной, взглядом ищу свою одежду. Вспоминаю – толстовка валяется на стуле у двери. Чтобы забрать ее, мне нужно повернуться и предстать во всей красе перед Тео, который игнорирует мое требование и подходит ближе – чувствую кожей его тесное присутствие.

Оборачиваюсь, держа ладонь на повязке, и замечаю то, как нагло он смотрит на оголенные участки моего тела, переводит взгляд чуть ниже топа, на область живота, а потом и на руку.

– Что с рукой? – придав своему голосу интонацию обеспокоенности, спрашивает он. Но я готова поклясться, что ему все равно.

– Порезалась, – спокойно отвечаю, хотя внутри становится не по себе. – Стучать нужно, прежде чем вламываешься в чужую комнату. А еще лучше – просто свалить отсюда.

Он лишь едко усмехается на мои слова, возвращается к двери, но не уходит, а лишь закрывает ее и идет обратно ко мне.

Стою. Не двигаюсь. Даже не планирую отступать.

Его пальцы обхватывают мою ладонь, убирая ее от повязки, а глаза внимательно рассматривают полученную «травму». Он переводит на меня нахмуренный взгляд, в котором больше нет намека на игривость – ложь, это все маска.

– Ты вроде бы пальцами осколки собирала, разве нет? – уточняет он. – Или ты за две минуты моего отсутствия успела себя изрезать из-за душевного отчаяния?

Я вздрагиваю от этой фразы так, будто чья-то костлявая ладонь сдавливает мое горло.

Какой же придурок! Боже! Что за человек… Какого уровня у него самолюбие, что он смеет произносить такую чушь?!

Сдержаться? Хрен ему. Внутри все уже давно кипит – не просто раздражение, а целый океан, в котором последние капли терпения давно пересохли. Я чувствую, как каждый удар моего сердца подталкивает слова, которые рвутся наружу с бешеной яростью.

Шутки окончены. Желание прикончить его самодовольство, прижать раскаленный утюг из слов к его самоуверенному лицу – настолько сильное, что оно затмевает все остальное, превращает мысли в одну цель: уколоть, задушить, убить его уверенность.

Я резким движением откидываю его руку, как отбрасывают что-то противное. Его прозрачная улыбка на лице вызывает у меня рефлекс брезгливости – смотрю на него с таким презрением, что хотелось бы, чтобы оно было осязаемо, чтобы оно могло сжечь его.

– А не слишком ли ты дохрена на себя берешь, Теодор Каттанео? – обрушиваю на него слова. – Из-за тебя резать себя? Ты кто? Кто ты, черт возьми, чтобы так думать? Любовь всей моей жизни?

Сарказм режет воздух – я выложила ему правду и завернула ее в цинизм так, чтобы даже мысль о том, что я когда-то верила в это, не цепляла его упрямую голову.

– По-твоему, у меня в голове нет ни единого намека на мозг? Или тебе мерещится какая-то воскресшая из пепла любовь, в которую ты так отчаянно верил? Очнись! Ты меня не волнуешь. Не интересуешь. Мне на тебя – похер. Пусто. Ничего нет. Ни к тебе. Ни к твоим пассиям. Ни к твоему низкосортному вкусу в их выборе. А теперь, будь так любезен – открой дверь и свали-и-и.

Он меня слушает, как будто это забавная сценка из какой-то посредственной комедии. Его взгляд не меняется – темный, холодный, почти без чувств. В его глазах живет какая-то неизбывная уверенность, и это еще сильнее нагоняет на меня ярость.

– Ну наконец-то. Я уже думал, что ты не проявишь свой талант в такой масштабной мере. – Он просто делает шаг ко мне, стирая выстроенную мной границу, а я теряю устойчивость и падаю назад.

Кровать приветственно встречает меня, матрас прогибается, воздух выходит у меня из груди резким выдохом. Он опускается сверху. Тепло его тела немедленно заполняет мою личную зону.

Теперь отойти невозможно.

– Каждое твое слово пропитано удивительными специями, ложь и… ложь, Скарлетт, – говорит он спокойно, будто только что не услышал ничего значительного.

– А ты такой разборчивый, я посмотрю, – выдаю сквозь стиснутые зубы.

– Наблюдательный. – Он слегка наклоняется, глаза сужаются, читают меня. – Достаточно было опыта в жизни, чтобы научиться считывать ложь. Твою – в особенности.

Слово «твою» летит в меня с упреком. У висков разливается горячая волна, пальцы сжимаются в кулаки, а в голове вспыхивает резкий ответ:

– В тебе двадцатилетнем мужского было больше, чем в тебе нынешнем. Ведешь себя, как придурок, утративший мозги в период созревания важных органов.

– А ты, как банальная истеричка, выдумывающая на ходу искусственную чушь, которая должна задеть, но лишь вызывает смех.

– Может, тебе перестать приходить туда, где тебе не рады? – хочу его ударить, травмировать, расцарапать лицо. – И не придется выслушивать бредни истерички, которые очень даже обоснованно выливаются в твои уши.

Он оскорбленно морщит