Анастасия Соловьева - Полюбить Джоконду

За серой металлической дверью находились четыре квартиры. Чтобы попасть к Гришкиным родителям, надо было пройти еще через две двери: новую, обитую малиновым дерматином, и «родную».

Вопреки логике русских народных сказок, кощеевых сундуков с золотом здесь не оказалось. У входа стояла полированная вешалка с зеркалом, в комнате — стенка, забитая немецкой посудой, потертые кресла, застеленные ковриками, и такой же диван.

Я присела в уголке дивана, Саша рядом со мной, а Глинская расположилась напротив, в кресле у журнального столика.

— Ты где, Гриша, болтаешься? — В комнату вошла Гришкина мать, желтоволосая толстуха со следами былого кокетства: на ней был пестрый с оборочками халатик и шлепанцы на высокой платформе. — Совсем стыд потерял: семья, детей четверо! Кто о них позаботится?!

Гришка скрепя сердце стал излагать версию, сочиненную в машине совместными усилиями.

— Работа… Срочный заказ в селе, в Ярославской области…

— А это кто ж такие? — сурово спросила она. — Тоже из Ярославской области? Из села?!

— Это вот Саша… Аретов, Я учился с ним, — опять завел шарманку Гришка. — Это Лиза. — Я кивнула. — А это следователь Клинская.

— Аня, — уточнил Саша.

— Следователь? — угрожающее переспросила мать.

Гришка был напрочь лишен конспиративного таланта — сейчас я лишний раз убеждалась в этом.

— Не слушайте его! — вмешалась Глинская. — Я не следователь — частный детектив.

— И что?

— Мне необходимо уточнить некоторые детали. — Глинская в гробу видала наезды Гришкиной матери, говорила негромко и хладнокровно.

— Ты куда это вляпался? — строго спросила та у Гришки, но было видно, что пыла у нее поубавилось.

— Собственно, Гриша не вляпался никуда, — чеканила Глинская. — А меня интересуют ваши петербургские родственники.

— Нет у нас там никаких родственников, — отмахнулась мать.

— Есть, — сказала Глинская коротко.

— Мам, ну вспомни!.. — с отчаянием взмолился Гришка.

— Воло-одь! — неожиданно певуче, как будто аукая, прокричала мать.

Отец тотчас появился на пороге.

— Какие у вас в Ленинграде были родственники?

— Была тетя Маруся… Только умерла уже давно. А зачем это?

— Когда умерла? — поинтересовалась Глинская.

— Году в семидесятом.

— А дети у нее были?

— Дочь, Мариночка, — ехидно ответила мать. По интонации, с которой она это произнесла, было ясно, что конечно же она помнила про питерских родственников мужа. Только они не вызывали у нее симпатии, скорее противоположные чувства.

— И сейчас она там живет?

— Ну, — мать развела руками, — живет, наверное. Я-то ее видела в шестидесятые годы. Она приезжала к нам несколько раз. Потом письма присылала свекрови моей. Может, они и сейчас еще где-то у нас валяются.

— Поищите, пожалуйста, — попросила Глинская.

— Поищи, Володь, — скомандовала тетка и добавила, сменив гнев на милость: — Пойдемте, напою вас чаем. Так вот, Мариночка… — продолжала она уже на кухне, разливая чай по огромным, глиняным кружками и тряся оборками на рукавах халата.

— Давайте начнем с Маруси.

— Они обе очень любили путешествовать. Дома вечно бардак, обеда нет, так, на скорую руку чай с бутербродами. Поэтому и мужья от них сбегали, и от одной, и от другой.

— Значит, Маруся разошлась с отцом Мариночки? — корректировала беседу Глинская.

— Потом уже, после войны. Марина-то родилась в августе сорок первого года. Муж Маруси, морской офицер, тогда был на фронте.

— Господи! — не удержалась я. — Как же они там выжили?! Через месяц блокада началась, а она — с новорожденным ребенком?!

— Не волнуйтесь. — Гришкина мать иронически улыбнулась и успокаивающе выставила ладонь. — Такие нигде не пропадут! Она знаете где работала?.. В госпитале военном! А там всего было полно: продукты, медикаменты…

— На кого же она дочку оставляла, когда на работу шла?

— Так они и жили там, в госпитале… Маринка всегда при матери. Маруся, помню, рассказывала, что пеленки сушила на себе: постирает и вокруг тела обматывает, а сверху уже кофту или там медицинский халат… Всю войну она в госпитале проработала. Потом туда уже всех подряд свозили, не только военных. Говорила, сутками дежурила, досталось им там, конечно.

— Ну а после войны?

— А после войны они так и жили на улице Зеленина в большущей коммуналке. Отец от них ушел, но Маринка бывала у него в Кронштадте, и он ей всегда давал денег. Он был офицер, Марусин муж, вроде даже адмирал… Но пил по-черному.

— И больше Маруся замуж не выходила?

— Да нет. Им это все было ни к чему! Они любили путешествия, какие-то экскурсии, музеи… Помню, Маруся приехала к нам чуть ли не в ноябре месяце в болоньевом плаще и все бегала: в Третьяковку, в Большой театр.

— А как складывалась Маринина жизнь?

— Она медицинский институт окончила, только врачом не стала. Избалованная такая была, а это, конечно, труд. Устроилась в лабораторию. И все по выставкам-музеям…

— Вышла замуж, — подсказала Глинская.

— Это уже потом… два раза выходила. Второй раз за слепого… незрячего. Это она в письмах рассказывала моей свекрови: вышла замуж, в квартире все соседи поумирали, и мы теперь в ней единственные хозяева. Квартира — руина, нужен ремонт. Но денег нет… А те, которые есть, лучше истратить на поездку за границу: она в Испанию, в Париж ездила… Потом этот ее слепец, правда, умер…

— А когда она приезжала в Москву?

— Ну, это она была молодая и гуляла напропалую! Однажды, представляете?! Пошла куда-то и познакомилась с негром. Что такое негр по тем временам?! Домой вернулась такая довольная и говорит: в воскресенье этот негр будет у нас обедать. Свекровь промолчала, а свекор, Володькин отец, он на режимном предприятии работал, запретил строго-настрого. Она пообижалась-пообижалась и про негра забыла. Вы пейте чай-то, конфеты берите.

В самом начале чаепития она выставила на стол коробку «Золотых колоколов», но к конфетам никто не притрагивался.

— Вы их адреса точно не помните? — спросила Глинская.

— Адрес был на конверте. Если он сейчас найдет… Воло-одя! — зааукала она. — Нашел письма-то?

— Да пока не нашел.

— Вот черт бестолковый! — тихо возмутилась Гришкина мать и опять закричала: — Смотрел в шкатулке?

— Сейчас посмотрю.

— «Чичас пошморю», — пробурчала она себе под нос, передразнивая легкую шепелявость супруга. И громко: — Ну, нашел, что ли?

— Это? — Гришкин отец появился на кухне с пожелтевшим конвертиком.

— Да, оно.

— Покажите! — Глинская мгновенно выхватила конверт.

— Спасибо за чай, нам пора ехать. — Саша поднялся из-за стола.