Дело смерти (ЛП) - Халле Карина

Вот как сбегают. Вот как добираются куда угодно — шаг за шагом.

У меня нет особого плана, но это лучше, чем сидеть в своей комнате и ждать, пока Кинкейд что-то предпримет. Я знаю, что в конце концов дорога раздвоится. Если я сверну направо, приду к полуострову и тем… медведям.

Если же я сверну налево, на ту дорогу, что вьется вверх по склону горы, она приведет меня в лагерь номер девять. Ближайшие соседи всего в шестнадцати километрах вверх по дороге, как бы долго ни идти. Помогут ли мне в лесозаготовительном лагере? Возможно. Возможно, там есть связь, и у них есть телефоны. Может, у них есть грузовик, который осилит дорогу и довезет меня до Кэмпбелл-Ривер. У меня есть кредитная карта, на которой как раз хватит, чтобы добраться куда-нибудь. Может, они окажутся более полезными, чем кто-либо в поселении «Мадрона», включая Кинкейда.

Боже, я хочу доверять ему. Хочу всем сердцем. Но что бы ни было, он знает то, чего не знаю я, и до тех пор, пока мы не станем равны и между нами не будет секретов, мне придется держать его на расстоянии.

А если ты выберешься отсюда сегодня вечером? Если лесорубы помогут?

Тогда я напишу Кинкейду и дам ему знать, что не могла ждать. Если он заботится обо мне, как говорит, он поймет. Возможно, он все еще поможет мне. Если нет, я как-нибудь справлюсь. Я всегда справляюсь.

Воодушевленная этим новым чувством контроля и, осмелюсь сказать, надежды, я начинаю идти быстрее. Ветер не такой сильный, как на воде, но порывы время от времени подталкивают меня, словно погода тоже хочет, чтобы я поторопилась.

Я заворачиваю за поворот, поднимаю взгляд на великолепный одинокий клен среди кедров и тсуг, его листья ярко-зеленые и пышные, развевающиеся на ветру.

Слегка замедляю шаг, меня беспокоит что-то в облике этого дерева.

Именно тогда я слышу это.

Сначала думаю, что это просто ветер, издающий странные звуки сквозь деревья.

Затем я понимаю, что звук кажется знакомым.

Рев. Грохот.

Двигатель.

Мое сердце опускается, когда я оборачиваюсь и вижу квадроцикл, несущийся ко мне. Я ожидаю увидеть за рулем Кинкейда, и если это он, я надеюсь, что смогу убедить его отвезти меня в лагерь.

Но по мере приближения я понимаю, что это не Кинкейд.

На самом деле, это незнакомец.

Пожилой мужчина с худым лицом, густыми мохнатыми бровями, длинными седыми волосами и странными пронзительными глазами.

И тогда я вспоминаю, что видела его.

Он был со мной на гидросамолете, сидел сзади с другим новым сотрудником «Мадроны».

Какого черта?!

— Куда это ты собралась? — говорит мне мужчина, его голос низок, рука лежит на руле, а глаза впиваются в меня.

— Э-э, просто прогуляться, — говорю я.

— Тебе не разрешено уходить, — говорит он, ветер развевает его жидкие волосы. — Мы не можем позволить тебе уйти.

О, черт.

— Тебе придется поехать со мной, — говорит он, начиная выходить из транспортного средства.

Черт возьми, нет!

Я начинаю бежать.

Несусь по лесовозной дороге, пока не слышу запуск двигателя, а затем резко сворачиваю направо и бегу в лес, задаваясь вопросом, смогу ли я долго скрываться от него, чтобы потом вновь отыскать дорогу. Я продираюсь сквозь кусты ежевики, которая рвет мои леггинсы, напоминая мне детство, отталкиваюсь от стволов елей и сосен.

Бегу через заросли мечевидных папоротников, которые путаются у ног, через рощицы осин, пока наконец не останавливаюсь, наклонившись вперед с руками на бедрах, плюю на землю и пытаюсь выровнять дыхание.

— Ладно, — хриплю я. — Ладно.

Поднимаю взгляд, оглядываюсь. Я окружена кедрами, подлесок в основном состоит из пятен салала, хотя большая часть земли голая, покрыта хвоей. На стволах некоторых деревьев видны синие грибковые пятна; на мертвых — изобилие вешенок.

Я снова плюю и смотрю на землю, напрягая слух в поисках звуков квадроцикла или того человека, несущегося по лесу за мной. Не слышу ничего, кроме завывания ветра.

Я пытаюсь думать о том, что делать дальше, куда идти, когда что-то на земле привлекает мое внимание.

Комок слюны, который только что вылетел из моего рта…

…он движется.

Наклоняюсь ближе, чтобы рассмотреть лучше, хмурясь.

Я что, плюнула на муравья или что-то в этом роде?

Но я не вижу никаких насекомых.

Кроме червя.

Червей.

Крошечные, тонкие белые черви извиваются в моей слюне.

— Фу, — говорю я, оглядывая почву вокруг. Но других червей поблизости нет.

Нет.

Нет.

Я подношу руку ко рту и поспешно вытираю его.

Когда убираю ладонь, на влажных пальцах извиваются тонкие черви.

— Боже мой, — вскрикиваю я, отшатнувшись назад, пока не натыкаюсь на дерево. Я распахиваю рот и меня рвет, судорожно и сухо, пока, наконец, не удается избавиться от утренних яиц с беконом.

И в куче рвоты оказывается целая масса их.

Белые. Тонкие. Шевелящиеся.

И с нарастающим ужасом я понимаю, что это вовсе не черви.

Это мицелий.

— О боже! — снова выкрикиваю я, силясь еще раз выплюнуть все это, лицо мое искажается в мучительном напряжении. Но ничего не выходит, и тогда я в отчаянии засовываю пальцы в рот, нащупывая, как они вылезают из моего горла, извиваясь на языке. Захлебываясь, обезумев, крича, я выдергиваю эти нити из горла снова и снова, швыряя их на землю влажными комками. По моим щекам текут слезы от ужаса происходящего.

Наконец, кажется, все кончено, и я не знаю, что делать. Что это значит? Как это произошло?

Позади раздается треск ветки.

Я резко оборачиваюсь и вижу, как нечто бурое крадется между деревьев.

Боже, нет. Неужели все становится еще хуже?

Существо подходит ближе.

Бурая шерсть.

Белые кости.

Пума.

Полумертвая, надвигающаяся на меня медленными, выверенными движениями.

Я пытаюсь закричать, но голос застревает в горле, и без того уже разодранном. Я прижимаюсь к дереву и смотрю на нее в ужасе.

Может, я ошибалась насчет Клэйтона. Может, я видела его так же, как мерещилась мне Амани. Может, и правда на свободе бродила пума. Вот эта самая.

И все же эта пума не выглядит способной причинить кому-либо вред. То, как она смотрит на меня — стеклянными белыми глазами, высунув черный язык, тяжело дыша, — нет признаков готовящегося нападения. Как и у других животных, я вижу, что мицелий обвивает мышцы и кости под кожей, но в целом, она остается цельной, хотя клочья шерсти осыпаются с каждым ее шагом.

Она останавливается прямо передо мной, уставившись пустым взглядом, который я ощущаю в самых костях.

«Друг», — думает она, или что-то близкое к этому слову.

Она считает меня другом.

Я протягиваю руку, пытаясь коснуться ее, и понимаю, что мои действия не принадлежат мне, а исходят от чего-то иного. От силы, управляющей всем лесом.

Прижимаю пальцы к бархатистой переносице, и с ужасом вижу, как мицелий пробивается из-под ее глаз, выталкивая их наружу, пока те не вываливаются из глазниц и не падают на землю с глухим звуком.

Меня снова едва не рвет, желудок бурлит, пока меня не отвлекает то же самое — тонкие нити теперь выползают из-под моих ногтей… из-под моих ногтей! — тянутся, извиваются вперед, пока не соединяются с теми, что исходят от большой кошки.

И становятся единым целым.

На мгновение мы соединены.

Я вижу себя ее глазами — глазами пумы, которая смотрит на меня прямо сейчас. Я выгляжу изнуренной, напуганной, с пятнами рвоты на куртке.

Затем лес меняется, и я оказываюсь в операционной.

На столе, под ярким светом ламп над головой.

— Кошка скоро уснет, — говорит женский голос, и тут в моем поле зрения появляются Эверли и Майкл, в хирургических халатах, масках и защитных очках, глядящие на меня сверху вниз.

Жужжание пилы становится все громче и громче.

Ужас наполняет мои вены, словно по капельнице.

И вдруг меня вырывает из яркой комнаты. Я среди деревьев. Стою на коленях, рыдаю на лесной земле. Слезы падают вниз, и я боюсь, так сильно, до онемения, боюсь всего происходящего, что падаю набок и сворачиваюсь в клубок.