Дело смерти (ЛП) - Халле Карина

— Вот почему у тебя в ванной помада? — я резко перевожу разговор на него.

На его лице отражается стыд. Он смотрит на свою кружку, от которой поднимается пар, и не отвечает.

— Это помада твоей бывшей? — спрашиваю я.

Он кивает.

Мое сердце сжимается от этого.

— Как давно она была здесь в последний раз?

— Несколько лет назад, — отвечает он.

Я стараюсь вести себя непринужденно, как будто меня не беспокоит то, что он до сих пор хранит ее вещи.

— Ну, тебе, наверное, стоит все это выбросить, потому что срок годности истек. Зачем наносить заплесневелый «Ла Мер».

— Заплесневелый «Ла Мер», — повторяет он, мягко улыбаясь. — Возможно, мы могли бы изучить его в лаборатории. Может быть, он стал даже лучше оригинала.

Я слишком устала, чтобы считать это смешным.

— Раз ты так редко говоришь о себе, не обращай внимания, пока я занимаюсь психоанализом твоего отношения к ней.

— Это просто помада, Сид, — говорит он. — Это ничего не значит.

— Так почему вы на самом деле расстались?

— Я же говорил тебе.

— Но… разве любовь не предполагает самопожертвование? Если бы я действительно любила кого-то, то смирилась бы с любым неудобным местом, где пришлось бы жить.

— Возможно, наши отношения были не такими крепкими, как я думал, — с горечью отвечает он, и взгляд его становится жестким. — Иногда, когда люди влюбляются, они остаются вместе, потому что им повезло. А у других в отношения вмешивается какой-то фактор. Иногда появляются другие люди и все рушат. Ты не знаешь, что сможешь пережить, пока это не случится.

— Значит, все пошло наперекосяк, и тогда Кейко Линн воспользовалась возможностью вернуться в Японию.

— Ты закончила? — раздраженно спрашивает он.

Я пожимаю плечами:

— Я просто не понимаю, как ты можешь зацикливаться на прошлом и при этом…

— Что?

Я качаю головой:

— Забудь.

Делаю большой глоток чая.

— И при этом что? — повторяет он, крепко сжимая мою руку.

— И при этом быть одержимым мной.

Хочется отвести взгляд, ведь то, что я сказала, слишком откровенно для нас обоих, но я заставляю себя посмотреть на него. Его глаза пылают, удерживая меня на месте, и от этого напряжения волоски на моих руках встают дыбом.

— Потому что ты — мое будущее, Сид, — говорит он низким, хриплым голосом. — Потому что больше ничего не существует. Прошлого больше нет. Есть только настоящее и завтра. И я хочу тебя — и сейчас, и завтра.

Прежде чем я успеваю что-либо сказать, он наклоняется вперед, берет мое лицо в ладони и притягивает к себе для глубокого, страстного поцелуя, от которого у меня подкашиваются ноги. Я таю в его объятиях, отдавая весь контроль, пока он завладевает моими губами. У него вкус чая, мятной зубной пасты, запах дома: деревьев, океана.

Из его груди снова вырывается стон, проникающий в мои кости — мольба, обещание, отчаяние от желания большего. Наш поцелуй становится глубже, словно ⁹ голодный зверь, его язык настойчиво исследует мой рот, все становится влажным, хаотичным и первобытным.

«О боже», — проносится в моей голове, пока волны наслаждения пронзают все мое существо. Возможно, это лучший поцелуй в моей жизни.

Я не хочу, чтобы он останавливался.

И все же, по-жадному, я хочу большего.

Я хочу чувствовать это всем телом. Чтобы не только мой рот был завоеван, но и каждый дюйм кожи.

Его хватка на моей челюсти усиливается, в то время как другая рука опускается на мою шею, слегка сдавливая ее, нажимая на горло ровно столько, чтобы я задыхалась, ощущая угрозу удушья.

Он отстраняется, тяжело дыша, его губы влажные, а взгляд из-под полуприкрытых век пылает. Его рука остается на моей шее — властная, на грани допустимого, — другой рукой он отпускает мой подбородок и начинает расстегивать пуговицы моей пижамной кофты.

— Я глупец, — бормочет он, проворно справляясь с застежками. — Я такой слабый глупец, когда дело касается тебя, милая.

Он запускает руку внутрь распахнутой кофты и нежно сжимает мою грудь, медленно проводя большим пальцем по соску. Я вздрагиваю, искры пробегают прямиком к самому нутру, а между ног собирается влажное тепло.

— Боже, ты идеальна, — говорит он, в то время как его другой большой палец продолжает массировать мое горло, удерживая меня на месте. Он склоняется ниже и проводит языком по груди, захватывает мой сосок, пока моя голова не запрокидывается назад, а я не начинаю извиваться под ним. Давление на шею усиливается, голова слегка кружится, но я не хочу, чтобы он останавливался.

Внезапно он прекращает, отпуская мою шею как раз в тот момент, когда я стону.

— Прости, — говорит он, с виноватым видом, который противоречит буре в его глазах. — Душить тебя — последнее, что мне следует делать.

Я сглатываю, моя шея уже побаливает.

— Тогда что тебе следует делать в первую очередь?

Коварная ухмылка мелькает на его лице, в щетине проступает ямочка.

Он наклоняется, хватает меня за талию, приподнимает и переворачивает животом вниз на стол, опрокидывая чай, который разливается повсюду.

Я вскрикиваю от неожиданности, а он хрипло вздыхает, прижимая меня одной рукой, другой стаскивает с меня штаны и нижнее белье, пока я не остаюсь полностью обнаженной.

Он шипит, замирая на мгновение, затем хватает мои руки и прижимает запястья к пояснице.

— Хочу обездвижить тебя, — бормочет он, его голос хрипит от вожделения. — Пришпилить тебя, как бабочку. Чтобы восхищаться твоей красотой, знать, что ты поймана, что ты моя, — он с дрожью выдыхает. — Это пугает тебя? — тихо добавляет он. — Не так много женщин понимают мои желания, по крайней мере, в спальне.

— Пугает в хорошем смысле, — говорю я ему приглушенным голосом, ведь моя щека лежит на столе. — И я прекрасно понимаю. Это то, что мне нужно.

— Тебе понадобится стоп-слово. Чтобы я понял, что зашел слишком далеко. Я не хочу причинить тебе вред.

— Океан, — говорю я, это слово срывается само собой.

Он издает счастливый вздох.

— Океан. Идеально. Ты идеальна для меня, Сид.

«Потому что ты нашел родственную душу во мне, порочную душу, что видит твою такую же порочную», — думаю я, но не говорю вслух. Слишком уж это банально и сентиментально, слишком пафосно для того, что на самом деле произойдет, а произойдет чистый, грубый секс. Я могу быть такой, когда мне хорошо; я влюбляюсь быстро, но никогда не держу это в себе. Мне сразу хочется рассказать всему миру, или по крайней мере тому, к кому испытываю чувства, но они обычно от этого только убегают.

Вот почему я говорю ему лишь:

— Свяжи меня. Пожалуйста, доктор.

По крайней мере, тогда один из нас не сможет сбежать.

Он сглатывает, похоть затуманивает его глаза.

— Не шевелись, — говорит он, отсылая к моему сну.

Возможно ли, что мои сны о будущем?

Пока он исчезает где-то, я смотрю на картину на стене. Во сне это было одно из надгробий, но сейчас это орел, слава богу. Я выключаю воспоминание о той ночи из головы, отказываясь думать о том, что произошло прямо перед тем, как я оказалась здесь.

Кинкейд возвращается в каюту.

— Хорошая девочка, — говорит он, и от этой похвалы я краснею. — Слушаешься приказов. Возможно, я буду снисходительнее к тебе.

— Не надо, — говорю ему, прижимая щеку к дереву. — Я этого не заслуживаю.

Он усмехается, и я слышу звук чего-то разматываемого.

Веревка.

— Ты права, моя игрушка, — рычит он. — Но это я буду судить, а не ты. А теперь заткнись нахер и не говори, пока тебя не спросят.

Боже правый. Да, доктор.

Он снова хватает мои запястья, обматывая их веревкой. В отличие от веревки из моего сна, эта — мягкая и гладкая, такая же, какую используют для парусов на палубе. Закончив с запястьями, он пропускает веревку под моим телом, обматывая ее до плеч и обратно вниз, под ягодицами и поверх бедер, стягивая вместе, пока я не оказываюсь полностью обездвижена.

От того, что он связал меня в стиле в стиле Шибари24, хочется буквально растаять.