Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова

— Матушка, чего тут удивляться. Как батюшка эту дуру пригрел, так она заносливой стала, да кичливой. Небось, кого и оскорбила. Вот и отплатили.

— И так… так страшно?

— А порча вообще выглядит страшно. И действует мгновенно.

— Не видывала я такого, не слыхивала. Чтобы медленным изводом людей губили — это бывает. Но чтобы в миг единый?

Устя ответила, даже не задумываясь.

— И такое бывает, матушка. Когда через кровь действуют. Когда убить хотят сразу. В миг единый. Она ведь недолго мучилась?

— Да уж… страшно-то как, Устиньюшка!

— Не бойся, маменька. Такое легко не сделаешь, сильная ведьма быть должна, жестокая. Условия должны соблюдаться самые разные, кровь должна быть человека, на коего порчу навели. Легко да просто этого не сделаешь. И время должно быть такое… новолуние.

Боярыню то не успокоило. Устя только руками развела.

— За кровью следи, матушка. Не оставляй, не доверяй.

— А тебе, дочка, откуда про то ведомо?

Вот отца тут и не хватало. И судя по взгляду, он на матушку что-то недоброе подумал? Ой, некстати! Не вздумал бы предположить, что та его полюбовницу в могилу свела. Тьфу!

Устя выпрямилась. Плечи расправила…. Пусть ей страх и злоба достанется! На нее отец сейчас руку поднять не решится, побоится царевича. А вот матушке тяжко прийтись может.

— Батюшка, мне бабушка все объяснила. Знает она о таких вещах. Сама не делала, нельзя ей, а вот видывать — видывала.

— Бабка… — едва удержался от грязного ругательства боярин.

Илья молча принес откуда-то кусок полотна, накрыл некогда молодое и красивое тело. Боярин с усилием отвел взгляд от белой ткани, которая на глазах кровью пропитывалась.

— Говорила, давненько такое делали. Может, при ее отце, а то и раньше. Знания из мира уходят не только хорошие, но и плохие. Вот и это… ну так когда ищешь, что хочешь найти можно. Даже дрянь такую! Но это и не каждый сделает, и не каждый узнать сможет, а и узнает… слабый колдун от такого, скорее, сам помрет, а человека разве что прыщами обсыплет.

Боярин чуточку плечи расправил.

— Сам помрет?

— Батюшка, это дело злое, черное, на крови. Для такого надобно душу Рогатому отдать, колдовскую метку от него получить. А то и ритуалы проводить постоянно, силу чужую пить… оххх!

Устя только что не за голову схватилась.

А ведь Илья-то…

Рядом так же Илюшка охнул. Сообразил.

Ежели с него аркан сняли, а колдун за то на Устинью обиделся — могло случиться?

Ой, могло.

Повезло — боярин внимания не обратил, не задумался.

— Откуда ж у нас, в Россе, такая напасть завелась?

— А с чужих земель, батюшка. Там сейчас ведьмам и колдунам несладко приходится, карают их, уничтожают огнем и мечом. Правда, невинных под это больше страдает, но Орден Чистоты Веры так считает, лучше сто невинных сжечь, чем одного колдуна упустить. Невинные-то души к Богу пойдут. А что на земле помучились, так и сразу в рай угодят. На дыбе да на плахе это так утешает!

— А тебе про то откуда ведомо? Бабка опять твоя воду мУтит?

— Батюшка…

— Поговорю я с ней. Чтобы девке голову не морочила, старая… тебе сейчас про что думать надобно?

— Про замужество, батюшка.

— Вот и думай. Иди к себе, и вышивай. Или спряди чего. А вы… Федька, Сенька — взяли тело, понесли. Надобно батюшку позвать, отчитать да похоронить, как положено.

Дворе дюжих холопов без всякой радости тело подняли. Понесли обмывать…

Устя развернулась, да к себе пошла. Села, дальше вышивать попробовала. Платок, ягодами рябины расшитый… игла сорвалась, в палец ткнула. Капля крови набухла. Большая, алая, как самая спелая ягода.

И Устя ее к вышивке прижала.

Канула капля в ягоду, как и не бывало ее. А с губ само собой сорвалось.

— Двери затворяю, засовы запираю. Нет дороги злу, не найдет оно тебя, не достанет. В море синем остров стоит, на острове том камень лежит, на зеленой траве бел-камень Алатырь, из-под него ручей течет, исцеление несет. Той водой умойся, росой оботрись, пробудись, исцелись… а будь слово мое крепко!

А потом чернота накатила.

Устя уже оседала на пол, когда последним усилием скомкала платок, сунула его за пазуху.

И — чернота.

Глава 13

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.

Я плыву в черном уютном океане. Спокойном и уютном.

Мне хорошо.

Откуда-то снаружи доносятся голоса, я не хочу им откликаться. Не буду.

Я знаю, что со мной случилось.

Сегодня я создала свой первый оберег.

Не все волхвы на такое способны. Силы у всех разные, дано всем разное. Вот и мне так же.

Оказалось, я могу.

Я знаю, что за оберег я сделала. Против порчи. Только не всякой.

Вот, к пример, ежели бабе чрево затворили, или лицо вдруг прыщами покрылось, тогда мой оберег поможет. А если на невезение на семь лет прокляли, или дорогу запутали, тогда можно платок при себе хоть сколько носить — не поможет. Не от того он сделан.

Только порча. Только на здоровье.

И я даже знаю, почему так.

Верка.

Несчастная наглая дурочка, которая так гордилась, что спит с боярином. Смешная…

Была смешная.

Не заслужила она…

За меня смерть приняла. Меня хотели извести, в нее заклятье угодило. Именно меня.

Не хочу возвращаться.

Там плохо, там отец, там Фёдор, там…

Там — Боря. Боренька. В той жизни я его и не назвала по имени ни разу. Не насмелилась. Все государь да государь. А может, ему и хотелось иного?

Смотрел он на меня — тепло и весело. Не как на козу говорящую. И было ему хорошо, хоть ненадолго о веригах своих забыть, заботы с плеч скинуть.

Не за то ли на меня порчу наслали?

А если на Бореньку ее нашлют?

Не позволю!

Не дам!

Кровью изойду, костьми лягу… не позволю!!!

Здесь, в море сумрака, хорошо и покойно. Но ТАМ, снаружи, без меня не смогут обойтись. Один останется самый лучший, самый хороший человек в мире. Мой единственный.

Мой любимый.

Этого нельзя допустить.

Я изворачиваюсь всем телом — и вижу высоко над собой, в сплошной черноте, единственную звезду. Это выход. Мне очень надо туда.

И я рвусь вверх, что есть силы.

— Ох ты… растудыть-тудыть!

* * *

В бреду такое не услышишь, в монастыре — и то