Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова

— Как платье-то жалко, государыня. Это не отчистишь, сливки в чай наливали свежие, это только перешивать придется. Уж больно некрасиво выглядит, как засохшая кровь.

А оно и правда так выглядело.

Чай красновато-коричневый, да молоко еще оттенок разбавило. Вот и получилось ржавое пятно, некрасивое….

— Ах ты…

Марина еще одно ругательство выплюнула — и за дверь вылетела. Переодеваться.

А может, еще и чаем ее ошпарило. Хотя это уже неправда. Он не такой горячий. И молоко разбавило. Оххх.

Фёдор руки протянул, Устинью за плечи взял.

— Устенька моя… красавица…

— Царевич, я не холопка какая, меня в углу зажимать!

— Не холопка, конечно. Боярышня… царевной будешь. А хочешь — царицей? Все для тебя сделаю, только не противься… ты мне как воздух нужна, жить без тебя не могу, дышать не получается…

И выглядел Фёдор при этом так… Устя даже встревожилась. Лба его коснулась.

А ведь и правда — вид ошалелый.

— Да здоров ли ты, царевич?

— Не знаю. Только о тебе думаю, едва два дня эти прожил… как до отбора доживу — не знаю… обними меня, Устяша! Устенька моя…

Устя задрожала.

Еще шаг, еще движение, и она…

Она с собой не совладает.

Но — Фёдор не успел шелохнуться. Дверь наново открылась.

— Отпусти боярышню, братец. Непотребное творишь!

Когда б на Фёдора ведро воды вылили, и тогда б он так не подскочил.

— Брат⁈

Устя развернулась, поклонилась в пол.

Лицо спрятала. Хоть ненадолго. Хоть пару секунд. Не ждала она…

— Государь.

— Поднимись, боярышня. Посмотреть на тебя хочу.

Устя уже с лицом кое-как совладала. Выпрямилась, в глаза ему посмотрела.

Тоже серые.

Только у Устиньи глаза прозрачные, словно ручеек на камнях. А у царя темные, грозовые, с примесью синего. И в самой глубине их, вокруг зрачка — золото. Ровно молнии проблескивают.

Волосы темные, потемнее каштана спелого, плечи широкие, а лицо спокойное и доброе. И усталое… круги под глазьями синие. В каштановых кудрях всего несколько нитей седых… Устя его совсем таким и помнила.

Другого вспоминать не хотела.

— Вот ты какая, боярышня Устинья.

А Устя и рта раскрыть не могла.

Хотелось шаг вперед сделать, ладонью лица его коснуться, губами усталость стереть.

Вернулась я, Боренька.

К тебе вернулась. А ты меня и не знаешь, и не любишь, и раньше не видывал. Ты покамест жену свою любишь, не меня…

А я…

В тот раз я тебя только на отборе своем увидела. И вдохнуть не могла. Влюбилась в миг единый…

А ты только на Маринку и смотрел, других не видел, не хотел видеть. А она… она по сторонам поглядывала.

Не стоит она тебя, и никто другой не стоит. И я наверное… только вот я тебя люблю больше жизни своей, больше смерти. А ты меня — нет.

— Одобряю, Фёдор. Когда жениться решишь, благословлю.

— Благодарствую, брат.

— А ты, боярышня, что скажешь? Порадовал я вас?

Устя сама себе удивилась. Она еще говорить может? Может ведь? Правда?

— Ты, государь, всех порадовал. Брата своего, родителей моих, вдовую государыню. А меня спрашивать никто и не будет, девке ведь своего ума не полагается.

— Не люб тебе мой брат?

А брови сдвинуты, но только для вида. Устя точно знала — не сердится. Сколько раз подглядывала, как царь государственными делами занимается, с боярами говорит, послов принимает. Все его выражения узнавала. И это тоже. Весело ему, любопытно. Не встречалось ему такого ранее.

— Ему отвечала, государь, и тебе отвечу. Любить того, кого не знаешь — это как в сказке. Вот там и жар-птицы, и царевичей с первого взгляда любят. А жить-то мне не с красной шапкой, не с сафьяновыми сапогами. Жить с человеком, а я его и не знаю.

— Разумна ты, боярыня. Не по годам разумна. Вот вы с Фёдором и встретились, чтобы получше друг друга узнать, верно ли?

— Государь, не гневайся за дерзость. А только я с любимым хочу жизнь прожить, детей ему рожать, стариться вместе. Можно ли с единого взгляда понять — твой это мужчина или нет? Живой ведь человек, не картинка лубочная.

— Правильно говоришь, боярыня. Хорошо же. Приходи сюда, в палаты, встречайтесь с Фёдором. И помни, брат, руки при себе держи. Редко мне такие разумницы встречаются. Чтобы и говорила спокойно, и не тряслась, как хвост овечий.

И снова язык быстрее разума распорядился.

— Неуж ты, государь, испуганным овцам на хвост смотрел?

Борис на Устю посмотрел удивленно. А потом понял — и захохотал. Весело и звонко, совсем как мальчишка. Фёдор сообразил позднее, и к брату присоединился. Едва отсмеялись, болезные.

— Я тебе, боярышня, отару подарю. Полюбуешься.

— Государь, так мне их и пугать-то нечем.

Давно эти стены такого смеха не слышали. А на пороге соляными столпами стояли вдовая царица Любава и боярыня Евдокия. И глазами хлопали, как две совы.

Не видывали они такого.

Не предполагали даже.

* * *

— Устя, что ты царю сказала, что он отца твоего к себе пригласил?

Устя только вздохнула.

Что сказала?

Про овец мы побеседовали, маменька.

А еще…

ОН заинтересовался.

Ему впервые за долгое время весело и интересно стало, а это для него важно. Сам он говорил, что нет у него в жизни радости. В детстве была, а потом как отрезало. Заботы навалились, придавили…

Когда ушло?

Куда делось?

Да кто ж его знает… а сейчас он на миг ту радость ощутил. И еще захочет.

Фёдор тоже доволен был. Опасался он решения брата. Сказал бы государь — нельзя, так Фёдор и дернуться бы не посмел. А вот Борису никто и ничего запретить не мог. Не тот характер.

Разные братья, совсем разные.

Говорят, Борис на государя Сокола чем-то похож, но Устя точно не знала. Портретов не сохранилось, давно дело было.

Может, где в палатах, в тайнике… ей не показывали. Но что похож — говорили.

А как это матушке разъяснить? Может, и не надобно?

— Маменька, так ежели свадьба состоится, отец и к царю вхож будет. Как не поглядеть заранее? Может, отца и к месту какому приставят?

— Хорошо бы, Устяша. Чай, справится он с любой службой?

Устя пожала плечами.

ТОГДА не справился. Расслабился, проворовался, с места его погнал Фёдор. Может, и сейчас отец не справится. Очень даже запросто.

Он и на подворье-то не слишком хорошо распоряжается, как новую девку