Северный ветер - Александрия Уорвик

– Лишь по вечерам, когда вынуждена со мной ужинать, не так ли?

Первые несколько раз – да. Теперь я просто… пью. Рука тянется к бокалу прежде, чем разум это осознает. Жест совершенно непроизволен.

– Ты не понимаешь.

Элора тоже не понимала.

– Ты больна, – рокочет Борей, но без злости. – Разве не видишь, как выпивка разрушительна для тела? Ты веришь, что она придает силы, ясности ума, но она тебя ослабляет, капля за каплей. Вино – лжец. Вино – вор.

Обхватываю себя руками, стискиваю ткань туники, впиваюсь в нее пальцами.

– Я не…

Едва Борей кладет ладони мне на плечи, упирается кончиками пальцев в лопатки, я прикусываю щеку, чтобы остановить наплыв чувств. Король прикасается ко мне, и я против воли слабею.

– Всего глоточек, – шепчу я. – Всего один. В последний раз. Честное слово.

– Рен, – мягко. – Я не могу тебе этого позволить. Веришь ты мне или нет, но я пытаюсь помочь.

Резко загоняю воздух глубже в легкие, и все же мне кажется, будто я задыхаюсь.

– Худшие симптомы отказа от выпивки уже в прошлом. Я поговорил с Альбой, она согласилась помогать тебе ближайшие месяцы. Есть способы справиться с пагубной тягой.

– И выбора у меня нет? – колкие слова.

– Именно, – отвечает Борей без намека на раскаяние.

Меня лишают единственного, без чего я не могу жить? Я отказываюсь смириться. Я должна смириться. Борей убежден, что это поможет. А вот я не так уверена.

– Я иногда пила, – шепчу, – чтобы справиться. После смерти родителей. Нечасто, раз в несколько недель, когда горе становилось невыносимым. Потом пила, чтобы скоротать время. Чтобы снова почувствовать себя живой. Боялась, что если не выпью, то уплыву.

Вино давало мне ясность ума. Исцеляло, унимало боль и все дела. Исцеляло все, что я в себе ненавидела.

Ирония в том, что чем больше я пила, тем больше испытывала стыда и вины за разрушительное поведение, несдержанность, что выливалось на Элору. Ужаснейший замкнутый круг, из которого я не могла вырваться.

Борей прочищает горло.

– Я никогда не прикладывался к бутылке, но искушение временами возникало. Полагаю, отрешенность от всех – тоже не самый здоровый способ справиться с горем. – Он не упоминает причину своей отрешенности, но я и так знаю. – Путь будет трудным. Но ты сильная.

С этими словами Борей убирает руки и отступает в сторону.

Боль в горле и сжатой челюсти не утихает. Не особенно-то я с ним и согласна, но… полагаю, ближайшие недели покажут, насколько я сильна.

Выдвинув из-за стола шаткий стул, я сажусь, потом собираюсь с духом. В конце концов, за этим я вообще-то и пришла.

– Прости. За все. За то, что… причинила тебе боль.

Борей сглатывает, но молчит. Слушает.

– Я не знала о твоем сыне, – шепчу я, и слова угасают. Приходится собрать в кулак всю силу до последней капли, чтобы не отвести взгляд. Борей заслуживает хотя бы этого. – Я влезла не в свое дело. Я должна была уважить твою просьбу. Я поступила эгоистично, грубо, совершенно неприемлемо. Обещаю, такого не повторится.

Король неторопливо вытирает с рук остатки грязи. Затем, глядя на стеклянную стену, с медленным выдохом бросает тряпку в ведро.

– Орла рассказала.

– Не вини ее, пожалуйста. Я пригрозила вышвырнуть ее в окно.

Борей качает головой. Мол, вышвырнуть в окно? Ну да, чего я еще ждал.

– Ты необычайно убедительна, когда пожелаешь.

Не нотку ли восхищения слышу я в его тоне?

– Благодарю за извинения.

Борей не смотрит на меня, а хотелось бы. Такое чувство, будто я что-то испортила – и даже не понимаю, что пострадало.

Тишина разрастается, окутывает. Тянется так долго, что мне становится неуютно, и я решаюсь ее нарушить.

– Знаю, что уже сказала, но мне действительно жаль. Искренне. Я сама в полном ужасе от своего поведения и…

Я лепечу. А я никогда не лепечу. Явно совсем утратила над собой контроль, и единственным моим оправданием служит то, что развернувшиеся события полностью изменили мой взгляд на… ну, многое.

– Рен.

Взгляд Борея возвращается к моему лицу, и поток моих чувств иссякает. Борей выглядит усталым. Тоже моя вина, думаю.

– Все в порядке.

От его неожиданной доброты на сердце становится тяжело, ведь я ожидала гораздо худшего. Возможно, я вдвойне ошибалась, когда судила Борея, не зная о нем и половины, пусть и уверенная в обратном.

Тут он вновь обращает внимание на тарелку, которую я поставила на стол.

Заливаюсь краской.

– Подумала, что ты голоден. Тебя не было на обеде.

– Любезно с твоей стороны.

Борей с подозрением изучает еду. Сомневается, видать.

– Сказала же, не отравлено. Придется поверить на слово, чего бы оно, по твоему мнению, ни стоило.

Если бы я хотела его смерти, довела бы дело до конца, когда возможность была буквально в руках. Рано или поздно придется подумать о дальнейшем пути и том, что это для меня значит, но не сейчас. Терпения не хватит разобраться во взбудораженных мыслях.

Решившись, Борей занимает свободный стул, берет вилку и отправляет в рот кусочек колбаски. Губы обхватывают зубцы, стягивая мясо. Когда взгляд Борея встречается с моим, я отворачиваюсь. Мне почему-то трудно дышать.

В этой части оранжереи полным-полно буйно разросшихся в своем углу кустов черники. Ветки усыпаны ягодками, еще крошечными и кислыми. Через несколько недель они набухнут, округлятся, и настанет самое время их сорвать.

– Я тоже приношу извинения, – произносит Борей после некоторого молчания, – за мои действия в тот день. Я… иногда я теряю самообладание.

Если потеря самообладания означает превращение в темняка, неудивительно, что он всегда кажется таким бесчувственным. А я, должно быть, совсем плоха, если трезво перевариваю метаморфозу Борея в темняка и не трогаюсь умом. Или, может, уже просто поздно, и я тронулась.

– Все в порядке.

– Нет, – просто произносит Борей.

И я благодарна, потому что все ничуть не в порядке.

Я ждала от Короля стужи гнева. Никак не извинений или понимания. Поэтому, наверное, и упоминаю семью.

– Я знаю, каково это, терять любимых, – бормочу я, внимательно наблюдая за Бореем. Сейчас все будто бы иначе. Открытое пространство, каждый вздох дается легко, и я странным образом не чувствую страха, когда делюсь чем-то столь личным. – Я потеряла родителей, когда мне было всего пятнадцать.

Борей накалывает на вилку еще кусок мяса, поднимает взгляд.

– Из-за меня.

Видимо, я как-то выдала себя голосом.

– Да, – говорю я, поколебавшись.

Борей смотрит в тарелку. Откладывает вилку.

– Прости.

И вновь извинения неожиданны. Рассказывала я, правда, не для этого. Но не могу отрицать, что искреннее раскаяние в голосе Борея помогает исцелить мою рану.

Я так долго жила прошлым, что забыла, как жить настоящим. Я здесь не для того, чтобы наказать Борея. Не в этом смысл нашей встречи сейчас. Я просто здесь. Чтобы его утешить, наверное. И утешить саму себя тоже.

– Я чувствую твое любопытство, – вдруг заявляет Борей. – Ты вполне можешь спрашивать.

И я думаю: «Темняк».

– Это же не мое воображение разыгралось, когда у тебя когти