Северный ветер - Александрия Уорвик

– Что случилось?

Орла стискивает одеяло. Затем с удвоенной яростью набрасывается на постельное.

– Их забрал ужасный, ужасный злодей, – хрипло шепчет она. – Украл жену и дитя господина.

Я медленно обхожу кровать, чтобы видеть лицо Орлы. На нем застыла скорбная маска, и у меня сжимается сердце.

– Их увели, – продолжает Орла, – за горы на западе, в места, где часто промышляют бандиты. На них напали, и жена, и дитя господина были убиты.

– Когда это произошло?

– Я бы сказала, наверное, три столетия назад.

Во времена до Серости, когда все было зеленым. Но затем все окутала зима – и осталась навек. А Король стужи остался один, запертый в цитадели, оплакивая тех, кого любил и потерял.

– Орла, – шепчу я. – Как звали сына Борея?

Молчание.

– Калаид, госпожа. Его звали Калаид.

Когда наступает полдень, муки голода заставляют меня спуститься в обеденный зал. Стол, как всегда, накрыт для излишне изобильной трапезы, но в самом зале пусто, темно и холодно. Бросаю взгляд на камин и подумываю, не развести ли огонь, но решаю, что это не лучшая мысль. Лучше не гневить Короля стужи больше, чем я уже.

Поэтому я просто сажусь. Накладываю еду на серебряную тарелку – колбаски, рис, хлеб, фрукты. Проглатываю пару кусочков, и желудок сразу же сводит спазмом, но я заставляю себя съесть хотя бы половину обеда. Борей, как правило, приходит когда пожелает, и я привыкла его не ждать. Однако сегодня я все наблюдаю за дверным проемом, высматриваю величественную фигуру. Сердце гулко стучит в непонятной смеси предвкушения и тревоги, в голове крутится разговор с Орлой. Калаид. Всего лишь маленький мальчик. Которого больше нет.

– Прошу прощения, – обращаюсь к служанке. – Я заметила, что на столе нет вина. Могу я узнать причину?

– К сожалению, его не осталось ни капли, миледи.

Так. Барабаню пальцами по столу.

– А известно, собирается ли король со мной сегодня отобедать?

– Он не сказал, миледи. – Женщина бросает на меня виноватый взгляд и принимается убирать со стола.

Быстро хватаю тарелку Борея, пока ее не унесли. Затем накладываю на нее остатки еды – осторожно, чтобы разные блюда не соприкасались – и ухожу на поиски Короля стужи. Он же не обедал, значит, наверняка голодный.

В покоях его нет. В библиотеке тоже. Ни в конюшнях, ни на тренировочной площадке. Я так долго брожу по цитадели, что еда остывает. И тогда вспоминаю оранжерею.

Спускаюсь по ступенькам в подземелье, затем поднимаюсь по второму пролету. Дверь наверху приоткрыта. Толкаю ее и шагаю в яркий день, в мерцающий на стекле свет. На столе по левую руку стоит множество горшочков с фиалками – и мята, которая кажется среди них лишней. К стеклянной стене прислонена лестница, перекладины увиты лозами, которые расползаются к резкому наклону потолка. Вдыхаю, и горло обволакивает густым, влажным воздухом – сырой суглинок, толченая хвоя, душистый сахар, цитрус.

Пересекаю узенький мост над одним журчащим ручьем и замечаю Борея. Он наполовину скрыт розовым кустом и, похоже, занят пересадкой цветов.

Он и не подозревает о моем присутствии.

Борей погружает руки в почву. Темные комки пачкают запястья и предплечья, прилипают к черным волоскам, к кожаным перчаткам. Из его пальцев земля сыплется в большой округлый горшок. На короле тонкая белая туника, рукава наспех закатаны, волосы собраны в низкий хвост, и в прядях запутались кусочки листьев.

Здесь Борей кроток. Здесь он един с землей. Здесь он в кои-то веки умиротворен. То, с какой заботой, даже преданностью он отдается делу, вызывает во мне новую, необъяснимую тягу к нему. Даже сейчас, не видя его лица, я ощущаю в нем рвение, всецелую поглощенность делом, желание отдавать всего себя. Он возделывает землю как простой человек, не бог.

Мне почти жаль его прерывать, но я таскаю несчастную тарелку уже больше часа. Справа от Борея стоит стол, заваленный садовыми инструментами. Мысленно приготовившись к тому, что сейчас выпадет на мою долю, я делаю шаг вперед и опускаю тарелку на столешницу.

Король стужи замирает. Медленно отходит от горшка, смахивает землю с рук тряпкой.

– Что ты здесь делаешь? – не поворачиваясь, произносит Борей ледяным тоном, от которого у меня тут же бегут мурашки и частит сердце.

Сглатываю пересохшим горлом, затем выпрямляюсь во весь рост.

– Принесла в знак примирения, – отвечаю я, отказываясь поддаваться и отступать.

Беглый взгляд на тарелку.

– Отравленное?

Я открываю рот, потом захлопываю.

– Было бы отравленное, – рычу я, – не стала бы тебе сообщать, знаешь ли.

Плечи Борея, обтянутые влажной тканью, что липнет к широкой спине, слегка вздрагивают, будто от глубокого вздоха.

Когда король не отвечает, я перевожу дыхание. Я пришла сюда загладить вину, но если ему неинтересно, то пусть.

– Что ты сделал с моим вином?

Борей наклоняет голову к плечу.

– Твоим?

– Тем, что было у меня в комнате.

– Так это, полагаю, мое вино.

– Неужто я не твоя жена? – огрызаюсь. – Неужто мы не равны в нашем притворстве под названием брак?

На этих словах Борей переминается с ноги на ногу. Но все так же не поворачивается.

– Вино в той же степени мое, что и твое, но невзирая на то, кому оно в итоге принадлежит, ты не имел права рыться в моих вещах. Ты вторгся в личное.

– Хочешь поговорить о вторжении в личное? – В голосе Борея звучит холодное веселье.

При напоминании о том, что произошло на прошлой неделе, гнев частично утихает.

– Смотри… – начинаю я впечатляюще ровным тоном.

– Нет. – Борей наконец поворачивается. Окидывает меня взглядом с головы до ног. На бледной щеке грязный росчерк, еще один – под подбородком. В руке зажата перепачканная землей тряпка. – Слушай внимательно, Рен, потому что повторять я не собираюсь. Впредь никакой больше выпивки. Я избавился от всего вина в цитадели. Не найдешь ни капли.

Паника, которую я пыталась подавить с момента пробуждения, вырывается на волю, захлестывает меня полностью.

– Я тебе не верю. Под землей целый подгреб. Сотни бутылок. Ты их веками собирал. Такое не выбрасывают.

– Их больше нет. Вылил все до последней капли, – Борей и бровью не ведет.

Тогда этому есть лишь одно объяснение. Он пытается меня наказать. Я этого не потерплю.

– А не рассматривал ли ты вероятность, что я пью, потому что меня похитили из родного дома и заставили выйти замуж против воли?

– Ты пила и до того, как вообще сюда попала, что это о тебе говорит?

Сжимаю губы в тончайшую, белейшую ниточку. Борей прав. Я начала пить задолго до того, как ступила на Мертвые земли. Моя величайшая тяга, величайший позор. И вместе с тем жажда не унимается.

– Все не так уж плохо, – возражаю я, хотя тревога отчасти поутихла. – Я умею себя ограничивать. Не то чтобы я заливалась до