Северный ветер - Александрия Уорвик

– Ладно, – я тоже возвращаю скребницу в ведро.

Как оказалось, в своих исследованиях цитадели я упустила несколько мест, поскольку Король стужи останавливается у двери, которую я раньше не замечала.

– Готова поклясться, этой двери тут не было.

– Верно, – отзывается Борей, открывая ее. – Она видна лишь немногим избранным.

Перед глазами темнота – зияющая пасть, что заглатывает короля, едва он переступает порог. Поколебавшись мгновение, следую за Бореем по влажным каменным ступеням, которые спиралью уходят в глубь подземного лабиринта. Внизу коридор ведет нас к очередной лестнице, и по ней мы поднимаемся выше и выше, огибая широкую каменную колонну. Наверху нас встречает деревянная дверь. Король стужи распахивает ее, и мой вздох нарушает царящую вокруг тишину.

Все зеленое.

Цвет яркий до боли – настолько, что я отшатываюсь. Здесь пахнет землей, что-то вроде влажного суглинка и гнили, и здесь блаженно тепло. Холодок на коже начинает оттаивать.

Это оранжерея.

Стеклянный зал с двускатным сводчатым потолком, подобным прозрачным горным вершинам, занимает в два раза больше места, чем городская площадь Эджвуда. Сквозь стекла правильной формы струится лунный свет, окрашивая все оттенками белого и серебристого. Здесь растут деревья – прекрасные, раскидистые, высокие деревья, стоящие кучками, будто школьники, – и толстые лозы, и цветущие растения в горшках, устилающие разномастные столы и полки, растекающиеся по земле. Все здесь стремится отвоевать себе пространство, и среди буйной зелени ухитряется втиснуться лишь узенькая тропиночка.

В изумлении подхожу к розовому кусту. Бутоны, огромные, размером с мою ладонь, источают приторный аромат. Красные, розовые, желтые, белые. Я вглядываюсь в краски и оттенки, которых никогда прежде не видела.

Ноги несут меня по тропинке, и вскоре дверь исчезает за густым переплетением листвы.

– Лилии, – произношу я, ошарашенная.

Красивые белые цветы, похожие на воронки. Справа журчит вода. Мне игриво подмигивает мелкий ручей с каменистым руслом. На берегах собираются папоротники, подставляя длинные зазубренные языки лунному свету, что сочится свечным воском.

– Это же?..

– Ежевика, – отвечает король у меня за спиной.

Ежевика. Подумать только. Легонько провожу пальцем по бугристой ягодке на ветке куста. Все это не взаправду. Просто не может быть взаправду. Когда бесплодная земля снаружи усеяна лишь хрупкими, замерзшими деревьями, тут скрывается сердце в стеклянной коробке, теплое, бьющееся, зеленое.

– Как такое возможно? – спрашиваю я с придыханием.

Протянув руку над моим плечом, Борей срывает ягодку и предлагает ее мне. Сок окрашивает кончики его пальцев в фиолетовый цвет.

Я поднимаю на короля взгляд. В его глазах читается еще незнакомая мне напряженность. Ежевика – дар. Но приму ли я его?

Это ничего не значит, говорю я себе, а сама забираю ягоду и закидываю в рот. На языке разливается сладость. В горле встает ком. Вкус вмещает все то хорошее, чего у меня никогда не было и шанса испытать.

Король стужи подхватывает маленькую металлическую лейку и принимается поливать растения.

– Моя сила работает в две стороны. Я могу призывать зиму и ветра – и также могу их изгонять. Я очертил границу, им сюда не просочиться.

Спустя два удара сердца ягода во рту превращается в безвкусную пасту. Какие бы я ни начала испытывать к королю добрые чувства, они исчезают, и я поворачиваюсь к нему спиной. Я знаю, что он способен изгнать вечную зиму. Я знаю маску, которую носит Король стужи. Я знаю его сердце – или дыру на его месте. Я знаю, что ему ни до кого нет дела. Власть – его утешение. Власть – его щит. Власть – его одержимость.

Оранжерея неплохо справилась с задачей, внушила мне чувство ложной безопасности, но теперь я вижу, что же такое стеклянные стены на самом деле: тюрьма.

– Ты злишься, – произносит Борей озадаченно.

– А ты постоянно говоришь очевидные вещи.

Шагаю по тропинке прочь, пока он не исчезает из виду. Одиночество, правда, длится недолго. Король таскается за мной следом, пока я брожу по оранжерее под предлогом ее изучения, хотя на самом деле просто стараюсь от него оторваться. Я прохожу мимо множества цветов, фруктов, которые даже не узнаю, гонюсь за новыми запахами, и стелющаяся по земле зелень щекочет мне лодыжки. Луна светит прямиком в стекло, ее лучи почти звенят. Прелестный уголок спокойствия, и никто не может в него попасть. Король стужи прячет его, словно постыдную тайну, коей он и является.

Тропинка сворачивает, и король вдруг преграждает мне путь, скрестив руки на груди.

– Почему ты на меня злишься?

– Никогда не задумывался, каким был бы мир, если бы ты избавился от зимы навсегда?

Тишина меняется. Она обретает новую форму, теряет остроту, смягчается изнутри.

– Мое мнение останется неизменным, – произносит Борей, – но я хотел бы узнать твою точку зрения по этому поводу.

Его глаза далеко не так бесстрастны, как я ожидала. И то, что он желает меня выслушать, говорит куда красноречивей любых поступков в прошлом.

– Ты бог. И, будучи им, ты всегда наделен силой. Даже здесь, в изгнании, ты над всем властвуешь. Намеренно ты учинил вечную зиму или нет, ты все равно решаешь, кому жить, а кому умереть.

Борей опускает руки и шагает ко мне, влекомый любопытством или, может, необъяснимой тягой, которую испытываю и я.

– Ты считаешь меня холодным и узколобым.

Похоже на правду.

– Да.

– Я считаю тебя нахальной и безрассудной.

Пожимаю плечами, сбрасывая с себя жалящие слова.

– Каждый имеет право на свое мнение.

– Я не просил быть богом. Я родился бессмертным, получив в дар силу и могущество. Иное мне неведомо.

– Нет, – поправляю его я, – иное ты не позволяешь себе изведать.

Борей открывает рот, чтобы возразить, но я уже прохожу мимо. Наконец набредаю на развилку. Иду направо, пересекаю небольшой мостик над журчащим ручьем.

– Если я должен страдать, – произносит Король стужи мне в спину, – та же участь должна постигнуть и остальных.

Бог вещает о страдании. Ну надо же.

Мне так противно отсутствие у него сознательности, что я даже подумаю придушить его ближайшей лозой. Не помрет, так хоть я выплесну бушующие чувства, смятение, что упрямо не желает утихать в его присутствии, лишь переплавляется в нечто пугающее и неведомое. Черное, разъедающее.

Рывком развернувшись, я ощериваю зубы и выплевываю:

– Ты, Борей, самый эгоистичный, узколобый и бессердечный бог, которого я имела несчастье повстречать, не говоря уже о том, чтобы выйти замуж! Ты говоришь о страданиях, но у тебя на столе горы еды, одежда пошита из густейших мехов, ты живешь в крепости, где поместились бы тысячи человек, и тебя никогда не погубит болезнь.

Делаю к нему шаг. Он отступает, задевая свисающее растение.

– Твоя жизнь никакое не бремя.

Король раздувает ноздри во вспышке нетерпения. Победа за мной. Чем больше трещин в его броне, тем