Брачная афера, или Целительница в бегах - Татьяна Юрьевна Серганова

Хотя следующий месяц прошел на удивление спокойно.

Мы с Форестом продолжали узнавать друг друга. Практически каждый вечер, — за некоторым исключением, когда работы накапливалось слишком много или возникали неотложные дела, требующие личного присутствия, — мы собирались в гостиной за чашкой ароматного чая и разговаривали. Обо всем.

Клянусь, не найдется, наверное, темы, которой мы не коснулись бы. Вплоть до того, какими болезнями переболели в детстве и кому и в каком возрасте подарили свой первый поцелуй.

— Макс Тинс, — с готовностью сообщила я и взяла с тарелки небольшое песочное печенье. — Мне тогда уже исполнилось пятнадцать, а ему семнадцать. По Максу сходили с ума все девочки частной школы в Фермонии.

— И ты тоже? — с улыбкой поинтересовался Форест.

Мы сидели на мягком диване, совсем рядом, всем корпусом развернувшись друг к другу и опираясь локтями о спинку дивана. Приятный полумрак настраивал на спокойный и легкий разговор, полный откровений.

— А чем я хуже? — хмыкнула я. — Конечно, он мне нравился. Весь такой… тощий, с длинными обесцвеченными волосами. И еще такой челкой. — Я взмахнула рукой, проведя у лица, показывая, какую челку имела в виду. — Знаешь, которая вечно падала на глаза, добавляя таинственности и трагичности образу. Он был весь такой печальный и возвышенный. Девочки любят страдающих мальчиков. Им всегда хочется их утешить и пожалеть.

— Мы таких лупили за школой, — признался Форест.

— Как тебе не стыдно? — притворно возмутилась я. — Наверняка ты из тех мальчишек, которых вечно вызывали к директору? Такие опасные парни, от которых хорошим девочкам следует держаться подальше.

— Возможно, — улыбнулся он. — Так этот Тинс тебя поцеловал?

— Это случилось на осеннем балу. Я набралась храбрости и пригласила его на танец. Он неожиданно согласился, а потом увел меня в сад и поцеловал. Кстати, мне абсолютно не понравилось. Мокро, противно и еще этот его язык. — Я скривилась при одном воспоминании о том вечере. — Поэтому я попробовала оттолкнуть его. А когда не смогла, врезала коленом по самому чувствительному месту.

— Вот теперь верю, — одобрительно хохотнул Форест.

— Тинс ко мне до самого выпуска не приближался. По дуге обходил, если сталкивались в коридоре. А кто была та счастливица, которой ты подарил свой первый поцелуй?

— Бекки Стафорт. Мне было пятнадцать. Наша команда выиграла, а она подловила меня после игры и затащила за трибуну. Весьма пылкая оказалась девушка. На год старше меня и с вот такими большими… глазами.

Я хихикнула, догадавшись, о каких именно «глазах» идет речь.

— И как? Тебе понравилось?

— Сложно сказать. Нас поймал тренер, и я тот поцелуй потом два часа отрабатывал на поле.

Не сдержавшись, я засмеялась в полный голос.

Вообще с Форестом было удивительно легко и свободно. Никакой скромности, стеснения, запретов и предрассудков. Только откровенность и предельная честность.

Не скажу, что наши отношения складывались идеально. Ничего подобного. Мы спорили и даже могли поругаться, отстаивая каждый свое мнение. Как, например, с ателье Терезы Олден.

Переодевшись в новый костюм красивого горчичного цвета, который состоял из узкой юбки до середины голени и приталенного короткого жакета на голое тело, я явилась к нему в кабинет в конце рабочего дня. И прямо с порога спросила:

— Ну как тебе?

Отложив в сторону документы, Форест откинулся на спинку кресла. Задумчиво осмотрел меня с ног до головы, потирая подбородок, а потом выдал:

— Покрутись.

Сказано — сделано. Я медленно покрутилась, позволяя ему изучить меня получше.

— Что скажешь?

Положив руки на бедра, я встала в красивую позу и даже подмигнула мужу.

— Не слишком глубокое декольте?

Я тут же опустила глаза на вышеупомянутое декольте, в котором отчетливо виднелась грудь. Не вся, разумеется, а лишь верхняя часть. И выглядело все весьма и весьма симпатично. Если надеть массивный кулон, то будет еще лучше.

— Нормальное декольте. Что не так? — Я снова уставилась на мужа.

— Разве под пиджак не положено надевать блузку? — не отступал Форест.

— Не будь ханжой. Тереза говорит, что так сейчас модно.

— И откровенно.

— Если есть что показать, то почему не сделать это? — отмахнулась я и снова покрутилась на месте. — Правда, симпатичный костюм? И цвет такой… неожиданный. Не думала, что мне подойдет горчичный. Это первый из костюмов. Тереза сошьет еще три, а также четыре платья и…

На этом моменте я замолчала и осторожно покосилась на мужа.

— Ты же не против?

— Таких декольте? Против, — ответил он.

Но я не приняла его слова всерьез.

— Я про деньги. Ты открыл счет на мое имя, сказал, что он безлимитный. Но я… я ведь так и не спросила, могу ли тратить с него деньги.

Особенно после того, как узнала правду об его семье.

— Если бы было нельзя, я бы не открывал счет. Или сделал бы ограничение по сумме. Так что не волнуйся и трать.

Я бросила настороженный взгляд на дверь. Не хотелось бы, чтобы нас кто-то подслушал. Приблизившись, я села на стул, закинула ногу на ногу и осторожно поинтересовалась:

— Прости, что спрашиваю, но… это деньги твоего дяди? Их точно можно тратить?

Форест на мгновение помрачнел, а потом ответил:

— Бенджамин Форест не имеет к этим деньгами никакого отношения. Это деньги моего отца.

Звучало, конечно, прекрасно, но кое-что было непонятно и не сходилось с его более ранними словами.

— Это не мое дело, но ты же сам говорил, что вы жили небогато. Откуда такие средства?

Он имел полное право не рассказывать. В конце концов, это не мое дело. Но Форест ответил:

— Да, жили мы небогато, но всегда всего хватало. Мой отец не был скупым, он просто решил не потакать непомерным аппетитам моей матери. На самом деле, никто из нас не знал о доходах отца. Как ветеран и герой боевых действий в Мордаке он получал весьма солидное содержание. Плюс ко всему у отца имелось небольшое наследство. А еще Найджел Форест оказался на удивление удачливым инвестором. Он умудрился вложить свои накопления в несколько спорных компаний и выиграл, увеличив состояние в десятки раз. Потом еще раз. За эти годы его капитал значительно вырос. Но об этом мы узнали после его смерти. Все деньги отец завещал мне. К большому неудовольствию матери. А я постарался не растратить их и приумножить. Сам