Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

— Ну не приказал, попросил… а часто я что ль в каретах, как барышня разъезжаю? — запыхтела, зафырчала, — да ещё и в ночи! С барином-то поди не страшно. Да и как не любопытно поглядеть, как наша барышня живёт, что за семья у ней…

Она скрылась до утра.

Раз, два… три!

Он набросился на меня, я не успела снять с плеч шаль.

Затопил поцелуем, сжал так крепко, я не смогла и вздохнуть. Или это от поцелуя? От собственных чувств?

— Вася, Васенька, случилось чего?

Пока он покрывает шею поцелуями, пытаюсь узнать, что с ним. В той жизни такой муж был привычным, здесь же – не представляла никогда, что он может быть таким несдержанным.

— Соскучился… — он подхватил меня на руки, пуховый платок так и остался лежать на полу, — понял сегодня, что раньше расправился с делами, и как молнией прошибло, что, если не увижу тебя… вас сегодня, умру.

Свет в доме потушен, мы поднимались по лестницы, луна, сквозь большое окно, озаряла его прекрасное лицо.

— Спасибо, — только и вымолвила.

— Счастье моё… что же… за что спасибо! Это мне, я по гроб жизни тебе обязан, что ты вот так, согласилась сразу приехать, без раздумий, не оскорбилась… я пока в карете сидел, извёлся весь. Сижу и думаю: что делать стану, если не выйдешь, как уеду вот так, ни глазком тебя не увидав, да и обиду такую тебе сделавши…

— Дурачок мой… — я потянулась, поцеловала щёку, затем вторую, усыпала поцелуями всё лицо: — не смей так думать. Я истосковалась вся по тебе. Ни на службе не побыть с тобой, ни после, я по одному твоему слову бы прибежала… Васенька, а что бы ты делал, если бы я не вышла?

— Ждал бы, — кивнул то ли себе, то ли мне, — стоял бы под окном и ждал, чтобы хоть увидеть тебя, пусть и так…

Дурачок, говорю же.

В спальне он опустил меня на пол, задержал руками, не давая наброситься на него:

— Подожди-подожди, дай посмотреть на тебя, полюбоваться, — сделал шаг назад, взял меня за руку, провёл пальцами по голой коже – я перестала дышать. Отступил мне за спину – я почувствовала горячее дыхание на затылке, там, где волосы подобраны, — такая красивая, нежная, — губы соприкоснулись с шеей, а меня током будто ударило, — никогда я не видел такой красоты, ни разу…

Я закрыла глаза, не в силах совладать с собой. Сердце колотится в груди, а тело бьёт дрожь. От любви, от нежности, от возбуждения, которое прилило, стоило мне прочесть записку.

Ловкие пальцы расправляются с пуговками длатья, и там, где только что была ткань, снова губы.

Так медленно! Так тягуче!

Потянулась руками за спину, чтобы ускорить, услышала смешок:

— Я сам… позволь мне. Это… такое удовольствие – обнажать тебя, пуговка за пуговкой, — одной рукой он сцепил мне руки за спиной – повинуясь, я прогнулась, другой рукой он продолжает с платьем.

Мужской палец провёл по ладони – меня прошибло током.

Когда пуговички уже закончились, он накрыл поцелуем место последней – копчик. Ноги дрогнули, я бы упала, не успей он подняться и принять меня на собственную грудь.

— Милая… — горячий шёпот в ушко, и губы уже целуют кожу за ним, а освободившаяся рука медленно стягивает платье.

Задыхаясь, лишившись возможности связно мыслить, я на голом инстинкте протянула к нему руки:

— Я тоже хочу… трогать тебя. Мне тоже… нужно.

Вот так, стоя посреди спальни, я спиной лежала на его груди, пытаясь ухватиться за волосы, коснуться лица, обнять за шею. И возликовала, когда мне это удалось и рука почувствовала под собой опору. Пусть не обхвачу, но зацепиться точно могу!

И гладить могу, и трогать!

Плечи уже оголены.

— Ты…

Он замер, поняв, наконец, что под платьем у меня ничего нет.

— Ты только заметил? — не удержалась, чтобы не засмеяться. — Я торопилась, к тебе.

— Алиса… — этот жест Слепцова тоже был словно из другой жизни – он обхватил меня за шею, не больно, но… фиксируя, подавляя.

Держит так, что будь мы соперниками, одно моё неверное движение и его большой палец перекроет мне кислород. И поцелуй, не нежный, а глубокий, жадный, словно не целует – пьёт меня.

А если…

Моя рука, сквозь ткань штанов накрыла его пах.

Он застонал и распахнул глаза.

— Я же говорю, — прошептала, задыхаясь, — мне тоже нужно. Я тоже скучала, тосковала, мечтала.

Он, кажется, плохо верит в происходящее, и ещё хуже контролирует себя с каждой секундой.

А я не просто гладила, я изо всех сил гладила так, чтобы ему было очень хорошо. Понимая, что вот сейчас – я в приспущенном платье, растрёпанная и ошалевшая, и он – большой, сильный, державший контроль минуту назад, полностью в моей власти…

— Алиса, — прохрипел, накрывая грудь руками, заставляя вскрикнуть — кожа там словно горит, давно требуя ласки.

Поцелуи в плечи, ласки вот так, не снимая одежду.

Я тоже перестала торопиться. Хочется ли мне почувствовать его в себе? – больше всего на свете. Но это случится, это будет потрясающе. Сейчас мне хочется довести себя до предела. Не спешить, подгоняя его, прогнав взашей свой больной страх, что он снова бросит меня.

Никогда.

Никогда больше я тебя не отпущу.

Всё для тебя сделаю…

Он сам отнял мою руку, глядя осоловело, бессмысленно.

— Я… не могу больше, погоди.

Ах, какие мы приличные, что ж, видимо в счастливой паре неприличным должен быть кто-то один…

— Позволишь? — пальчиком я подцепила приспущенную горловину, чтобы избавиться, наконец, от тряпки. Хотя бы грудь освободить…

Он покачал головой — нет.

И я пискнуть не успела, как он медленно потянул за край, левая грудь нетерпеливо, облегчённо выпрыгнула, но тут же оказалась у него во рту.

Какой сладкий плен!

За неимением альтернатив, я принялась пытаться снять с него рубашку, целуя везде, где достаю.

Получалось плохо, потому что его рот… этот рот, то терзающий, то ласкающий мою грудь… я то замирала, то задыхалась, то выдавливала из себя стон, комом стоящий в саднящем горле.

Голова кружилась, перед глазами, стоило их закрыть, начинали лопаться тёмные пятна…

— Не могу больше… — раз: и я в