Артём+ Элла= приключения по эпохам. - Людмила Вовченко

— Плата принята, — сказал Страж. — Возьмите. Но помните: всё живое питается не артефактами, а тем, что вы в них вкладываете. Библиотека — не стены. Это выборы. Каждый день.

Свет погас. Пещера снова стала просто пещерой. А раковина — всё той же тёплой луной на камне.

— Теперь без акробатики, — буркнула Элла, но голос дрожал. — Я сниму проволоку.

Она наклонилась, уверенно перерезала тонкую леску, проверила давление на швах, и только когда убедилась, что мир не взорвётся, кивнула.

— Бери. Только аккуратно.

Артём поднял артефакт. Тяжесть оказалась не весовой — акустической. Будто в грудной клетке появился ещё один пульс — мягкий, морской. На браслете вспыхнули индикаторы: связь с Сердцем установлена.

— Возвращаемся, — сказала Элла, бросив взгляд на щель в своде, где ветер трепал солёные ленты света.

Они вышли к сумеркам. Небо бледнело, и первая звезда загорелась прямо над линией моря. На берегу стало тихо — только цикады трепетали в кустах да в лодочной бухте звякали верёвки.

— Ты заметил, — сказала Элла, когда они спустились к воде, — как молчал Страж о врагах?

— Я заметил, что он улыбался, как человек, который видел всё, — ответил Артём. — И ничего не боится.

— Может, потому что любил, — сказала она, и это слово в её устах прозвучало не как признание — как привычка, к которой она учится.

Он положил раковину на сложенный из полотнища плащ и сел рядом. Море мягко ткнулось им в колени. Тепло от артефакта — к ладоням, тепло от неё — к плечу.

— Я всё ещё думаю, что ты прекрасна и страшна, — сказал он без улыбки. — И хочу бояться только того, что когда-нибудь проснусь и пойму: я опять один, а это всё — библиотечный сон.

— Хочешь рецепт? — она повернулась к нему, положив ладонь ему на шею. Пульс бился часто, и это его почему-то успокаивало. — Если страшно — действуй.

Она не стала тянуть. Поцелуй был другим, чем раньше: не спор за власть, а подтверждение выбора. Он ответил так же — привычное остроумие отодвинулось, оставив место теплу и честности. Её пальцы скользнули на затылок, его ладони легли ей на талию, и друг к другу они двинулись без рывков — как вода к берегу.

Они любили друг друга под шёпот волн, не спеша, как умеют те, кто впервые не закрывается и не доказывает, а позволяет. Тела говорили то, что не выразить формулами и отчётами: благодарность за спасённые жизни, злость на собственные страхи, жадность к каждому вдоху другого. В этом не было показной грубости — только уверенная, взрослая нежность и узнавание.

Когда всё улеглось, Элла лежала на его плече и смотрела в темноту, где рисовался светящийся гребень прибоя.

— Ну вот, — сказала она в пространство. — Теперь ты точно мой.

— Всегда был, — ответил он и рассмеялся тихо, потому что иначе расплакался бы.

Они вернулись в Библиотеку уже ночью. Коридоры, которые последние недели то расширялись, то съезжались, дышали ровнее. Сердце — зал-механизм с куполом и пульсирующей опаловой сферой — встретило их приглушённым гулом. Внутри сферы плавали тонкие линии — как картография времён.

— Готов? — спросила Элла.

— Я — да, — сказал Артём и поднял раковину.

Когда артефакт коснулся пьедестала, зал будто вдохнул полной грудью. Сфера сделалась прозрачнее, линии выпрямились, и гул сменился на аккуратный, почти музыкальный ритм. По стенам прошла волна света, и колонны, казалось, стали на пол-дюйма ровнее.

— Стабилизация — девяносто девять процентов, — сообщил чей-то старческий голос. Они обернулись. У перил стоял тот самый призрак-Хранитель — или его отражение в механике Сердца. — Один процент оставлю вам. Чтобы не зазнавались.

— Согласны, — кивнула Элла. — Мы вообще народ скромный.

— Особенно она, — выдохнул Артём.

Хранитель улыбнулся.

— Дом держится на тех, кто не боится назвать вещи не вещами. Вы назвали. Значит, удержите. — И, чуть помедлив, добавил: — Идите. Библиотеки не любят, когда внутри слишком много пафоса.

Они вышли в ночной атриум. Стеклянная крыша, под ней — звёзды, среди них — знакомым огоньком светился их залитый лунным золотом мир. Элла взяла Артёма за руку.

— Что дальше? — спросил он.

— Завтра — отчёты, — она улыбнулась одним уголком губ. — Послезавтра — тренировки с новенькими. Через неделю — Москва, Иоанн, допроверка следов и пару разговоров с теми, кто решил, что у нас можно воровать. А между — ужин в твоей комнате. И завтрак у меня.

— По-моему, ты только что поставила мне расписание, — сказал он. — Мне нравится.

— Привыкай, профессор, — ответила она. — Вместе легче держать библиотечные потолки.

Он посмотрел на неё — не как на напарницу, не как на чудо боевой механики, а как на женщину, с которой ему хватает простых вещей: солёной кожи после моря, сухого шороха бумаги под пальцами, совместного смеха в неожиданных местах. И, чёрт возьми, тишины, в которой не давит.

— Домой? — предложил он.

— Домой, — согласилась она. — Мы его только что спасли.

Они шли по спящим залам, и в витринах, кажется, улыбались бронзовые кони и старые сосуды, и даже пыльные короны сверкали послушнее. Библиотека — не стены — слышала их шаги и дышала вместе с ними.

Почти у двери Элла остановилась, расправила его ворот и серьёзно, почти по-деловому сказала:

— Считай, что это — официально.

— Что «это»? — он, конечно, понял, но хотел услышать.

— Мы, — сказала она. — Наша глупая, своевольная, полезная Библиотека. И наша не менее своевольная любовь. Сочетаются. Кто бы мог подумать.

— Я, — ответил он. — С того самого момента в торговом центре. Когда ты на меня посмотрела так, будто оцениваешь траекторию удара и думаешь, выживу ли.

— Думала, — призналась она. — И всё ещё думаю. Но теперь — хочу, чтобы выжил.

— Договорились, — сказал он и поцеловал её ещё раз — коротко, просто потому что мог.

Ночь за дверью была мягкой, как бархат. Библиотека спала — и не падала. Море, где-то далеко, мерно дышало. И в этом ровном дыхании слышался ответ на все их «почему»: потому что выбрали. Потому что держат. Потому что вместе.