Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

Кроме письма, обыск ничего не дал. Как и у Лидваля, которого и след простыл – с осени ищи-свищи. Вместе с казёнными денежками, в восемьсот тысяч (9), выданными ему авансом.

Василий вновь потянулся к портсигару, искрой вспыхнула спичка.

Неимоверно хотелось сходить туда, в гостевую комнату, посмотреть, как она там. Смогла ли уснуть на новом месте? Не холодно ли ей? Может, надобно больше растопить? В кабинете, с открытым окном, такого не понять.

Докурив, он прошёл к дивану, чтобы прилечь. Ненадолго прикрыть глаза, передремать, и посмотреть на это дело свежим взглядом.

Но главное, Слепцов не был уверен, что выйдя за дверь, он справится и сумеет направиться в свою спальню, а не гостевую.

Вот только проснулся он, когда уже утреннее солнце тускло било в окно, глянул на большие часы – минуло восемь.

Голова болела – не снесть.

Так всегда было после долгого сна на этом диване.

Но разбудила его не боль, и не свет. Разбудила его возня за его столом – в его кресле, сосредоточенно читая, восседала барышня Кос.

Василий подвигал бровями – боль такая, что вот-вот она выдавит глаза из орбит. Но точно не мерещится.

— Проснулись? — бодрая и свежая, только непривычно-серьёзная, она взглянула на него. — Как самочувствие?

Тело, будто цепью сковало.

— Неважно, — буркнул хрипло и потянулся к сонетке.

— Зачем вы… — не успела она его опередить, — кухарка ваша занемогла сегодня. Она, представляете, боялась не встать, Тоня не смогла сама уговорить, пока я не пришла. Еле с ней справились, — помолчав немного, она спросила: — вы и правда можете её выгнать?

Нет, с утра, с такой мигренью, это невыносимо.

— Мне умыться надо, — стал вставать, Алиса бросилась к нему, схватив со стола две чашки.

— Тоня сказала, что вам плохо будет после такого сна на софе. Она вам обычно чай делает, чтобы отпустило… вот, — указала на первую чашку.

— А здесь?

— А здесь кофе, — не дав ему возразить, продолжила: — сказала она мне, что вы не любите, сказала. Но кофе поможет! Я честно вам говорю, поверьте. Просто выпейте, он и остыл уже. Я… сама варила.

Не раздумывая, он махом осушил всю чашку. А кофейную грязь запил мятным Тониным чаем.

— Мммм… это…

— Сахар положила, Тоня сказала, что вы не любите, но я…

Василий стал двигаться к едва заметной двери в уборную, а Алиса за ним, болтает что-то про чай-кофе, да про сахар…

— Мне бы умыться… — для наглядности он потянул за ручку.

Девица Кос сунула нос в приоткрытую дверь, и, что странно, не смутилась, лишь нагло-понимающе ухмыльнулась, демонстративно отступив назад.

После умывания, а быть может выпитый кофе или чай помог, но в голове у штабс-капитана прояснилось. Выходя из уборной он жалел только о том, что не сменил вчерашнюю рубашку, да и побриться здесь никак не удалось, все принадлежности в его туалетной комнате.

— Почему это письмо так странно написано? — ошарашила его барышня, сразу, с порога.

— Что именно вам кажется странным? — он прошёл к столу, встал у неё за спиной.

— Сами посудите, — она, неверно поняла его недовольный вздох, приняла на свой счёт, быстро начала объяснять. Слепцов же, первым делом глянул на наглухо застёгнутое под горло девичье платье. С его положения вид мог бы предстать тот ещё… — записка короткая, но каждая буква, в каждом слове идеально, старательно выведена. Это писал человек, не привыкший к письму, то ли редко пишет, то ли слишком старался изменить почерк, то ли… ребёнок. Здесь, почерк у людей не меняется, с этими вашими макалками, было бы больше писчих предметов – почерк одного и того же человека мог бы выглядеть по-разному в зависимости от инструмента, как быстро он пишет… этот человек очень старался, — она говорила без пауз, не умолкая ни на миг. Слепцов совершенно отчаялся угнаться за ходом её рассуждений, продираясь через непонятные слова, — вам полегчало? Мигрень ваша ушла? Зачем вы спите здесь, если вам потом так плохо? Выкиньте к чёртовой матери этот диван! Здесь же и ребёнок не поместится! — она так споро перепрыгнула на тему дивана, что Василий растерялся, так и не сумел сконцентрироваться ни на одном из того, о чём говорила Алиса. Она рассказывала о том, как важен для тела и разума здоровый сон – он это вычленил по отдельным словам, потом про кофе – что в малых дозах и хорошо приготовленный, он проясняет разум, обещалась непременно перед уходом научить Тоню хорошо варить кофе… — Вы и правда можете вот так выгнать свою кухарку?

Этот вопрос, даже не он сам – Василий давно уже не слушал, что именно она говорит, он смотрел на такие мягкие губы, ему казалось, он никогда не сможет забыть то ощущение украденного, бесчестного, но такого сладкого поцелуя. Впервые в жизни он понимал, что ради одного этого воспоминания, он снова готов пойти против совести…

Он сам не понял, как очутился на крае стола, чуть облокотился, расслабился. Мыслей не было никаких, кроме смутного, изнутри греющего чувства, словно знает он Алису всю жизнь… дольше, чем одну только эту жизнь…

И вдруг, “Coupe de foudre”, — удар молнии. Так говорят французы.

Что-то изменилось с этим вопросом. Неуловимо стала другой интонация её, потаённый, но такой важный для неё вопрос, словно многое для неё, Алисы, зависит от ответа.

— Вы же знаете будущее, — ничего, он уверен, не сможет выдать его волнения сейчас, — скажите сами, могу?

Она смотрела внимательно, вглядываясь в его глаза, ощупывая взглядом лицо.

— Такого будущего я не знаю.

В кабинет постучала Тоня, не дождавшись ответа, сунулась в проём:

— Звали, барин? Покуда руки обтёрла, Евдокия занемогла сегодня, чуть не силой заставила её у себя остаться, — запыхалась, раскраснелась, отчего веснушки её ярко горят – искры в костре.

Горничная, топчась на пороге, удивлённо водила глазами с рассевшегося на столе хозяина, на девушку, занявшую его место.

— Звал, да уже не надо, иди Тоня.

— Вы б того, барин, зашли бы к ней, что уж я её уговаривала, только что ей мои уговоры… горючими слезами плакала, что вы, барин, её выставите, что она второй раз за месяц занемогла, что я только…

— Иди, я зайду к ней.

— Аааа…

— Тоняяяяя.