Артём+ Элла= приключения по эпохам. - Людмила Вовченко

Они вышли в тесный, низкий коридор-проход, выложенный сырой кирпичной кладкой. Свет от лучины жарко шипел, по стенам стекали тёмные потёки. Где-то над головой глухо скрипнуло дерево — так скрипят тяжёлые ворота, когда их поднимают цепями.

Артём и Элла были одеты соответственно эпохе. Он — в тёмной ферязи поверх короткого кафтана, с меховой опушкой у горла и широким поясом; на голову он натянул мягкую шапку без украшений, чтобы не бросаться в глаза. Элла — в наглухо застёгнутом армячке, на плечах плащ, под которым пряталась тонкая кольчуга и узкий кинжал в плоских ножнах; волосы убраны под простую шапку, на лице — едва заметная тень, чтобы при беглом взгляде принять её за молодого холопа или оружника.

— Если спросят, — шепнул Артём, — я — переводчик при греческих книгах, ты — мой носильщик.

— Ага. Только не забывай: твой носильщик бегает быстрее и бьёт больнее, — прошипела она, но уголок губ дрогнул.

Они поднялись по деревянной лестнице, и коридор вывел в большой двор. Над двором стояли высокие стены, углы держали башни с срезанными верхами. По настилам на стенах медленно проходили часовые в шапках, у ворот тяжелела решётка. Двор дышал смолой и конской шерстью; снег был утрамбован, оголив тёмную землю, вокруг — следы повозок, копыт, сапог.

— Посольский приказ, — почти нежно сказал Артём. В глазах его загорелся тот самый, чистый, как детство, восторг, от которого даже у Эллы таяли плечи. — Здесь держат переписку, книги, описи. Здесь могли остаться следы Софьи.

— А ещё здесь — люди Ивана, — сухо отрезала она. — Смотри не забывай дышать.

Слово «Софья» в его устах было не именем, а ключом: Софья Палеолог, племянница последнего византийского императора, принесла в Москву сундуки с греческими рукописями. Легенда о Либерии — «тайной библиотеке» — с веками обрастала мифами, но у Библиотеки были не мифы, а координаты. Их привела сюда карта-нить — малый артефакт, показывающий «ветер» утраченного знания.

У дверей из дубовых досок, перевитых железом, стоял дьяк, блеклые глаза, тонкие губы и пальцы-птицы, вечно в чернилах. Артём наклонился — почтительно, но не низко — и предъявил маленькую деревянную дощечку с резьбой: печатью местного купца, которую Библиотека подмешала к их легенде.

— Переводчик при греческих книгах, — подтвердил дьяк, прищуривая глаза. — И оружник. — Он окинул Эллу быстрым взглядом, скользнул по её плечу и переводил дальше, как будто принял.

Их провели внутрь — в тепло. Комнаты шли одна за другой: в первой — лавки писцов, запах пергамента, свитки на полках, согнутые плечи людей в кафтанах; во второй — сундуки, опечатанные красным сургучом; в третьей — широкое столешное окно, под которым лежали тяжелые фолианты в кожаных переплётах, на столбах — чёрные железные канделябры.

— Книги, — выдохнул Артём. Пальцы сами потянулись — не пересчитать привычки. Он скользнул по тиснёному греческому тексту, и сердце подпрыгнуло: «ὁ λόγος…»

— Разговоры потом, — тихо напомнила Элла. — Ты ищешь не буквы, ты ищешь след.

След оказался не на страницах. Он был под ними.

Артём тронул ногтем край тяжёлой доски, что служила основанием для стола; доска была чуть потемнее, чем соседки, и пахла смолой свежей. Он постучал фалангами пальцев: глухо-глухо, пусто-полно… И нашёл. В движении было что-то от ловкача и ребёнка. Он нащупал выемку, потянул — доска приподнялась, и из щели показалась узкая свинцовая пластина с тем штрихом времени, который не разыграть.

Элла прикрыла его спиной, заслоняя от лишних взглядов. В комнате сидели четверо писцов, но каждый был занят своим. Лишь один, молодой, с упрямым ртом и тонкими бровями, поднял голову и встретился с Артёмом глазами.

И взгляд был не враждебный. Скорее — нервно-гордый, как у затравленной рыси.

— Ты что-то ищешь? — спросил он шёпотом — не на греческом и не на латыни, на простом русском, но осторожном.

Артём показал самый край пластинки — на секунду. На свинце были процарапаны буквы и знаки, рисунок с углами и крестами.

— Где отец Феоктист? — спросил писец так же тихо, и в голосе была странная смесь надежды и страха. — Он один знает про нижние комнаты. Но его забрали… — юноша запнулся. — Опричники.

Слово повисло, как нож.

Из коридора донёсся глухой перезвон — то ли дверная цепь, то ли чья-то бляха ударилась о железо. Разговоры на лавках стали суше. В воздухе холоднуло.

— Пора, — сжала Элла его локоть. — Здесь нас зажмут, как в бочке.

— Но нижние комнаты… — Артём нервно провёл пальцами по свинцу. На пластинке был схематичный план: крест, четыре прямых угла, знак «омега» у узкого отворота. И маленькая греческая надпись: «Ὑπὸ κίονα».

— Под колонной, — прошептал он. — Не здесь. Ниже. В храме.

— В каком? — Элла уже косила на дверь. Тяжёлые шаги приближались, снаружи кашлянули, лязгнуло железо.

— Архангельский собор, — он сказал это так, словно назвал имя давнего друга. — Схема кремлёвская. Под колонной южного нефа должна быть ниша.

— Потрясающе, профессор, — прошипела Элла. — А теперь — живьём бы отсюда выйти.

Дверь распахнулась. Внутрь вошли трое. Чёрные кафтаны, собольи воротники, на плечах — собачьи головы и пучки ветвей, как знаки власти; на поясах — кистени с железными шарами. Лица — как выколотые, неподвижные. Взгляды — холодные.

— Кто такие? — спросил старший. Голос был тягучим, тяжёлым, как свинец на солнце.

Элла шагнула вперёд — чуть-чуть, ровно столько, чтобы встать между людьми и Артёмом. Накрыла плащом его руку, в которой тот сжимал пластину.

— Переводчик греческих книг, — сказала она чужим голосом мальчишки-холопа, копируя местное гортанное «р». — По приказу дьяка к книгам. Мы — при деле.

— При каком? — прищурился старший.

— Описи, — Артём заставил себя говорить ровно. — Сопоставляем греческие и латинские названия с русскими. Дьяк Парфений распорядился. Если нужно, позовём его.

Парфений (реально существующий или сочинённый легендой?) — имя, которое могло сойти за местное. На удачу, дьяк у дверей действительно повернул голову — и, как сутяга, сунул нос внутрь: «Точно, мои».

Опричник глянул ещё раз, поиграл кистенём и отступил.

Шаги стихли. В комнате снова заскрипели перья.

— Это было близко, — выдохнула Элла, не глядя. Её ладонь на локте Артёма горела сквозь ткань.

— Нам в храм, — тихо. — И как можно быстрее.

К Кремлёвским соборам они