Ненаписанное богами - Кэти Роган

кривится в похотливой усмешке, пока он медленно и нагло продолжает разглядывать меня. Я точно знаю, что он видит.

В большинстве случаев для крепостной, такой как я, красота — это проклятие. Многие селенцианские семьи уродуют своих красивых дочерей огнем, кислотой или лезвиями, когда те еще маленькие, чтобы они не привлекали внимания солдат. Однако у моих родителей не хватило духу на такое, да и доброта наших повелителей делала это ненужным. Мы были в безопасности и под защитой в нашем уютном коконе.

Пока все не изменилось.

Но я не зацикливаюсь на этом, потому что сегодня моя красота — благословение богов. Не Амариэль, богини любви и желания, и не Серефель, богини удачи и везения. Нет, моя красота — благословение Таяны, богини войны и правосудия. Это оружие, и я намерена использовать его с умом.

Сегодня утром мама несколько часов потратила на мои волосы, расчесывая длинные черные локоны, пока они не заблестели, а затем заплетая их в замысловатый пучок на затылке. Она оставила несколько прядей, обрамляющих лицо, и завила их горячими щипцами. Мои необычные голубые глаза идеально подчеркнуты темной сурьмой, а пухлые губы накрашены кроваво-красной помадой. Мама вычистила всю грязь из-под моих ногтей и с помощью кислоты убрала мозоли с ладоней и стоп. Я даже надела украшения — комплект жемчуга, который наш отряд украл год назад специально для этого момента, — и пару туфель на высоком каблуке с ремешками, в которых мне пришлось неделями учиться ходить, прежде чем смогла уверенно шагать по лагерю.

— Ты здесь новенькая, — говорит стражник, закончив рассматривать мое лицо.

Я не отвечаю. Во рту будто комок ваты. Сейчас я не смогла бы сказать ни слова, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Я слегка склоняю голову в знак согласия и надеюсь, что он примет мое волнение за высокомерие.

— Из Протектората?

Он имеет в виду Селенцию. Я киваю.

Стражник улыбается.

— И одна? — спрашивает он.

Больше всего на свете я жалею, что мы не смогли позволить себе купить два платья. Жалею, что даже если бы у нас чудом нашлись на них деньги, никто другой в лагере не смог бы говорить, как я, читать, как я, ходить, разговаривать, есть и даже сидеть, как я.

Но никто другой не провел годы в блаженной, слепой, глупой любви к сыну повелителя. Никто другой не учился читать и вежливо разговаривать. Не учился смотреть им в глаза. Знакомый обруч тревоги начинает сжимать мою грудь, перехватывая дыхание.

Только не сейчас. У меня не может случиться приступ именно сейчас.

Прежде чем я успеваю ответить или хотя бы кивнуть, девушка рядом со мной просовывает руку мне под локоть, будто мы старые подруги. Сжимающая мою грудь тревога ослабевает.

— Конечно, не одна! — говорит она. — Она здесь с нами, — и указывает на мужчину рядом с собой.

Лицо стражника мрачнеет, но он все же машет нам рукой, позволяя пройти.

— Хорошо. Вы трое, — приказывает он.

Девушка вскрикивает от радости, в то время как стоящие рядом выражают недовольство, ворчат и цокают. Она быстро тянет меня вперед, прежде чем стражник успевает передумать. Он продолжает двигаться вдоль очереди, поднимая длинный шест, чтобы зажечь фонари. Красный свет мерцает на открытом горном камне.

— Мое сердце сейчас просто выскочит из груди! — шепчет девушка мне на ухо, когда мы отходим подальше от стражника. — Я Луисса.

— Маэравел, — с трудом произношу я пересохшими губами, но, кажется, Луисса меня не слышит. Она слишком увлечена происходящим и смотрит на «Багровое Перо» с восторженным трепетом, словно на храм. И в какой-то мере оно действительно на него похоже: величественное, с крылатыми боевыми конями — фараварами — и эпическими сценами сражений, высеченными в камне. Но что еще важнее, жители Фараэнгарда так рьяно кланяются и ублажают Альторов, благословленных богами, чтобы те защищали нас от кхер'зеннов по ту сторону моря.

Я слишком крепко держусь за руку Луиссы, когда мы подходим ко входу. Нас встречают две деревянные двери, каждая примерно в три раза выше меня, а я высокая девушка. На них вырезаны огромные крылья, по одному с каждой стороны, соединяющиеся посередине.

Луисса трет мои руки своими теплыми ладонями, и я впервые осознаю, насколько сильно замерзла. Мы решили, что покупать пальто не нужно. Но, черт возьми, после нескольких часов ожидания на снегу практически в нижнем белье с перьями я, наверное, близка к обморожению.

— Ты такая холодная! — говорит Луисса. — Но твое платье просто великолепное. Ты правильно сделала, что не надела пальто. Думаю, именно это и помогло нам попасть внутрь! Ты можешь поверить, что мы скоро встретимся с Альторами? Я видела одного, но только издалека, один раз. Такое чувство, что это все это сон, — она едва успевает дышать между словами, пока не оборачивается к мужчине, тихо идущему за нами. — Разве не так, Натал?

— Так, — отвечает он, и его восторг кажется искренним. Он облизывает губы.

Когда мы подходим к двери, нам с Луиссой подают напитки в стаканах. Мама предупреждала меня об этом. Альторы, защищающие королевство, не имеют права заводить детей, поэтому женщины, желающие развлечься в «Багровом Пере», принимают противозачаточные средства.

Луисса одним глотком осушает содержимое. Мои холодные пальцы неловко держат стакан, и я чуть не роняю его, когда наконец осознаю, что собираюсь сделать. Шок от того, что мне удалось попасть сюда, что я вот-вот окажусь лицом к лицу с одними из самых влиятельных мужчин в Фараэнгарде, парализует меня. Страх перед тем, что будет дальше, делает меня неуклюжей.

Стражник у двери сурово смотрит на меня.

— Все должны выпить это. Без исключений.

Я подношу стакан к губам и опрокидываю его. Густая жидкость медленно стекает вниз, ее горечь остается на языке. Дрожащими руками я возвращаю пустой стакан стражнику и снова цепляюсь за руку Луиссы. Я знаю, что мы не подруги. Если бы она знала, кто я на самом деле, то бросила меня, как горячую картошку. Но каким-то образом эта девушка становится для меня утешением.

На мгновение я замираю, любуясь роскошью вокруг. Сотни свечей стоят в вдоль стен в подсвечниках и на люстрах по всей большой комнате, их пламя отражается в отполированном серебре и золоте. Воздух наполнен богатым и пряным ароматом, отчего у меня урчит в животе от голода. Столы ломятся под тяжестью еды — жареной птицы, ветчины, тарелок с фруктами, которых я никогда не видела, сыров, хлеба, пирогов и выпечки. Этого хватило бы на неделю целой толпе. Вопиющее расточительство вызывает у меня еще