Артём+ Элла= приключения по эпохам. - Людмила Вовченко

Имя било током. Оно крепилось ко всему, как вязкая репутация: песни уличных мальчишек, письма, любопытные взгляды, намёки салонов. Кардинал, который хотел быть ближе к королеве, чем пристало. Кардинал, которого ввязали в историю с ожерельем и обманщицей. Кардинал, которому сейчас обещали «королеву».

— Мы идём на бал, — сказала Элла.

Она сказала это так спокойно, будто «бал» — всего лишь другое слово для «операции». Но в голосе у неё шевельнулась искра: предвкушение.

Гардероб Библиотеки не подвёл. Приглушённое золото свечей скатывалось с шёлка, как вода, — и платье на Элле стало почти живым. Корсаж цвета шампанского, вышивки тонкими серебряными ветками, лёгкие рукава «бережёны», которые спадали с плеч. Затея с париком — полный, высокий, с перьями — показалась ей издевательством, но она стоически подставила голову, а потом, глядя в зеркало, вдруг усмехнулась: да, в таком образе можно облегать взгляды, как перчатки.

— Ты великолепна, — сказал Артём слишком быстро, потом покраснел, как мальчик, пойманный на краже варенья, и откашлялся. Он был в чёрном фраке с тонким серебряным шитьём, белый галстук бантом, волосы убраны. Обычный щёголь — если не смотреть в глаза. А в глазах — слишком много.

— Роль, профессор, — мягко напомнила она. — Ты — скучающий дворянин, я — легкомысленная кузина из провинции. Мы ничего не понимаем, мы только танцуем и слушаем.

— И слушаем, — повторил он.

Hôtel de Rohan был похож на сосуд, переполненный золотым вином: теплота свечей, музыка струн, шепот, смех, шуршание кринолинов. Гостьи — как павы, господа — как ястребы, подперёдные улыбки и глаза, которые никогда не улыбаются. По стенам — гобелены, на потолке — аллегории, на подносах — крошечные пирожные, сладкие, как обещания.

Элла, двигаясь, считала: лестницы, выходы, коридоры, ниши. Один из лакеев держал поднос — и её взгляд зацепился за его запястье: тонкий шрам, разрезанный перчаткой. Такой получают не в кондитерской. Она отметила.

Артём, двигаясь рядом, слышал слова, как ноты. «Скандал… Бриллианты… Бёмер в отчаянии…» Имя «Антуанетта» звучало то шёпотом, то громко; в нём было больше злорадства, чем сочувствия. Франция давно ждала повода смеяться над собственными королями.

— Смотри, — прошептал он, чуть наклоняясь к её уху. — У двери в сад — служанка, но на руке — требованная печать. Это не служанка.

— Идём? — так же тихо.

— Идём.

В сад они вышли, когда музыка перетекла в другой зал. Ночь была тёплая, и воздух пах липами и чем-то сладким — восточными духами? В глубине, у колодца, стояли двое. Одна — в простом белом платье, накинутом на голые плечи, второй — мужчина в мантилье, с лицом в тени.

Платье было простым — но кровь в жилах Артёма стукнула, когда он увидел, как мужчина опустился перед женщиной на колено. Слишком многозначительный жест. Слишком громкая тишина.

— Он «встретил» королеву, — прошептал он. — И ведётся.

— Это не она, — так же тихо сказала Элла. — Это красиво поставленная ловушка. Смотри на руки. На походку. На подбородок. Не похоже.

— Но для легенды хватит. Если здесь сейчас обменяют застёжку на поцелуй, завтра во всех салонах будут говорить о милости. А послезавтра — о позоре.

— Значит, мы забираем застёжку раньше.

Она двинулась — мягко, как тень, и в этот момент лакей с шрамом вышел из темноты ей навстречу. Они столкнулись на узкой дорожке, и поднос его накренился, бокалы подпрыгнули, один разбился, расплескав холодное вино.

— Ох! — воскликнула Элла с таким искренним ужасом, что любой поверил бы: да, это просто глупая провинциалка. Но рука её мгновенно ушла в сторону, под перья, и затеряла тонкий шёлковый мешочек из-под конфет в складках мужской мантильи. В мешочке — крохотный, острый, как заноза, кусочек железа. Магнит.

Лакей метнулся — инстинкт. На секунду — всего на секунду — его взгляд выдал профессионала, а не слугу. Он сгладил жест, поклонился, отошёл.

Секунда — но ей хватило. Она проскользнула к паре у колодца; их смех был как сахар — липкий. Мужчина уже вытаскивал из кармана маленькую шкатулку. Она ощутила, как магнит в шёлке потянул — еле заметно — другой, невидимый металл. Застёжка была на ней.

— Прошу прощения, — сказала Элла таким голосом, каким просят у повара ещё кусочек пирожного, — мне так холодно. У колодца тянет. Не позволите ли согреться вашей милостью?

Женщина в белом повернула голову. Лицо у неё было слишком гладкое, слишком лишённое привычки к власти. Но голос… голос она тренировала. Он был мягким, как крем.

— Разумеется.

Элла накрыла её плечи собственным шалью — лёгкой, как облачко, — и в тот же момент, легко, без усилия, как бы поправляя складку, провела магнитом там, где на спине у шали должна была садиться застёжка. Что-то щёлкнуло. Крошечный кусочек железа, спрятанный в бархат стойки, стал тяжелее на дыхание.

— Благодарю, — сказала она. — Какая прелесть у вас камея.

Женщина улыбнулась — не глазами, только губами. Мужчина в мантилье взял её за руку, чтобы поцеловать.

— Идём, — прошептал Артём, возникший рядом почти неощутимо.

— Уже, — так же тихо ответила она.

Они обогнули аллею, нырнули в тень, прошли мимо беседки, где кто-то смеялся слишком громко, и, только оказавшись за живой изгородью, Элла достала из пучка перьев крохотную вещицу. Застёжка выглядела почти неуместно простой: овальная пластинка с миниатюрной розой — не камень, не золото, а тончайшая работа на невзрачном металле. Она и была смыслом — ключом к легенде.

— Есть, — выдохнул Артём. Он не удержался: осторожно провёл пальцем по миниатюре. — Теперь история вернётся на свои рельсы.

— А мы вернёмся в Библиотеку, — коротко бросила Элла, и на миг в её голосе проскользнуло облегчение. — Пока нас не начали считать частью сюжета.

Они сделали шаг из тени — и застыли. На дорожке, небрежно облокотившись о мраморную урну, их ждал тот самый «лакий». Без подноса. С прямой спиной и пустыми руками.

— Вы танцуете красиво, — сказал он на прекрасном, безупречном французском. — И крадёте — тоже. Но ночь ещё молода. Почему бы нам не разыграть её правильнее?

— Правильнее — это как? — ровно спросил Артём.

— Это когда вы отдаёте мне то, что у вас в руке, — слегка улыбнулся мужчина, — а я позволяю вам