Заботы Элли Рэйт - Полина Ром

-- Одно сплошное расточительство! Кинула бы на улицу, оно бы проветрилось и высохло. Все так делают, одна ты чушь придумываешь.

Вместо слова «чушь» он употреблял гораздо более непристойное выражение. Вообще, мне приходилось постоянно одергивать его. Мат для Ирвина был всего лишь обычными словами, и он искренне не понимал, почему я запрещаю ему говорить «как все». Это стало еще одним поводом для конфликтов.

Потихоньку я продолжала разбирать тряпье и, наконец, добралась до сундука, который стоял под моим топчаном и содержал, по словам Ирвина, мое приданое. Слава всем святым, стирать лежащие там вещи не пришлось: они были чистыми. Именно поэтому сундук и выпал из зоны моего внимания на достаточно долгое время. Но как только я перестирала всю одежду, и хлопот стало меньше, у меня дошли руки и до этих богатств.

Ничего особо интересного сундук не содержал: на дно его были выложены две перьевые подушки, сверху стопочками лежали две тяжелые суконные юбки длиной чуть выше щиколотки, еще две из ткани полегче, летние, окрашенные в темно-синий цвет, четыре простые белые блузы из грубого полотна и одна льняная, с кружевными вставками. Две пары толстых вязаных чулок и какие-то странные ремешки. Я так поняла, что подвязки, на которые и цепляли чулки. Из белья нашлись только балахонистые сорочки без рукавов, но никаких бюстгальтеров-трусов и в помине не было. Кроме одежды, в сундуке оказались еще и неуклюжие сапоги, три платка, один типа нарядный, окрашенный в цвет клюквы, три полотенца с вышивкой. И целых две простыни, абсолютно новых, без единой латки. В уголке два бруска мыла, завернутых в тряпицу.

Все это добро я вытряхнула на лавки и табуретки, чтобы определить, что может пригодиться. Юбка, которую я носила сейчас, количеством зашитых и заштопанных мест больше напоминала лохмотья. Поэтому я без зазрения совести развернула одну из суконных. И на пол шлепнулся небольшой узелок. Ирвин, пристально наблюдавший за разбором приданого, присвистнул:

-- Ого! Глянь-ка, чего здесь есть!

В узелке лежали местные монеты, точно такие же, как я нашла в комнате родителей. Две серебрушки и горстка меди. Вывалив на стол это богатство, я приступила к очередному опросу Ирвина:

-- Что можно купить на эти деньги?

-- Да все, что только пожелаешь! – он робко протянул руку, глядя на меня, и, предварительно дождавшись моего кивка, взял со стола серебрушку, внимательно рассматривая ее.

-- Вот на эту монету что можно купить?

Он несколько боязливо вернул серебрушку на место и восторженно сообщил:

-- Целую козу можно!

Покупать козу мне пока было без надобности, а вот докупить продуктов я бы не отказалась. К сожалению, хотя Ирвин и знал, сколько стоит картошка, а сколько нужно отдать за крупу, но мерки, которые он называл, были мне совершенно не понятны. Например, за восемь медных лир можно было купить полчетверти картофеля. Я так и не добилась толку, сколько это: четверть. Крупу и муку мерили какими-то непонятными лотами и пунтами. Я только смогла узнать, что лот – это много, а пунт – мало.

Ирвина многое смущало в моем способе ведения хозяйства. Иногда, видя, сколько я работаю, он своеобразно жалел меня:

-- Ить и не лень тебе воду-то таскать днями? На кой каждый раз посуду намывать? Мамка завсегда мокрой тряпкой протирала и другой раз еду накладывала. Зато и воды столько ей таскать не надобно было. А ты все тягаешь и тягаешь. Так и надорвешься раньше времени.

Я как раз присела отдохнуть на минуту, притащив очередной раз воду от колодца. И с неким даже раздражением спросила:

-- Ирвин, ну что ты все время бурчишь? Неужели я хозяйство хуже матери веду?

Мальчишка аж вскочил с пола, где он сидел рядом с Джейд, присматривая за девочкой.

-- Конечно, хужее! Мамка у нас… -- он даже не сразу нашел нужные слова, но, собравшись с духом, выговорил: – Аканомная была! А ты расточительница! Только и смотришь, куда бы еще чего потратить! А как все закончится, – он широким жестом обвел убогую обстановку и «добил» меня вопросом: -- Мы где другое возьмем? Или все вместе голодовать будем?

Я ткнулась лицом в сложенные на столе руки и заревела от отчаяния. Сказывалась и усталость от тяжелой физической работы, и жалость к этому мальчишке: «А ведь он это «голодовать» не просто так вспомнил! Видать, приходилось ему… А я действительно не понимаю, как же дальше-то жить будем?».

Впрочем, рыдать долго мне не пришлось. Дверь без стука отворилась, и в дом вошел пожилой мужчина. Невысокий, пузатый, с клокастой неровной бороденкой. Внимательно оглядев меня и топчущегося рядом Ирвина, хриплым голосом вопросил:

-- Ты, девка, кадысь в город-то к законнику собираешься? А то, гляди, найдутся мудрые люди, уплывет твое наследствие. Тугумент надобно выправить, чтобы все по-настоящему стало! – он значительно поднял к потолку кривоватый грязный палец.

Заметил, что я торопливо вытираю слезы, и почти добродушно добавил:

-- Не рыдай, девка. Чай, ты скоро родней мне станешь, уж я тебя без помощев не оставлю.

По-хозяйски осмотрел жилье, прямо в грязных сапогах прошел в комнату, оставляя на полу мокрые следы, и заявил:

-- Приданое перебираешь? От это молодца! Раз уж я туточки, давай показывай, невестушка, чем тебя родители одарили, – помолчал минуту и ворчливо добавил: – Да хоть бы стаканчик поднеси свёкру будущему за-ради почтения. Окажи уважение, значится…

При виде мужика Ирвин как-то смешался и незаметно скользнул в угол к Джейд, однако беседу нашу оттуда слушал внимательно. Глянув на мое растерянное лицо, метнулся к ларю с посудой и, распахнув, поманил меня пальцем. Мужик тем временем снял и скинул на табуретку старый полысевший кожух и, пригладив кудлатые сальные волосы, утвердился за столом.

Ирвин, тревожно заглядывая мне в глаза, тыкал пальцем