Заботы Элли Рэйт - Полина Ром

class="p1">-- Ирвин, хватит, – твердо сказала я. – Не хочешь спать на чистом, можешь хоть у козы в сарае ночевать.

-- Так Джейка все равно за ночь обоссыт все! – как неразумной, попытался втолковать мне мальчик.

-- Она будет спать в люльке, а там совсем маленький тюфяк. Позднее я подумаю, где можно купить соломы, чтобы можно было менять так часто, как нужно.

Вполне возможно, когда-то этот дом с участком был совсем неплохим хозяйством. В сарайке нашлись и всевозможные лопаты-тяпки, и пустые бочонки, в которых раньше явно что-то квасили, и многое другое, что еще вполне могло пригодиться. Пьянство и лень изрядно порушили былое благополучие этого дома.

Загон для козы был просто чудовищным: с дырой в крыше и с калиткой, которую приходилось подпирать камнем, так как на ней не было даже крючка. Зато вместе с козой жили еще четыре грязные голосистые курицы. Почти каждый день по утрам, когда Ирвин доил тощую, с выступающим хребтом животину, он приносил по два-три яйца. Так что хоть вкус козьего молока и был мне непривычен, но это было какое-никакое подспорье. Что уж говорить про яйца.

Доить Чернушку, кстати, приходилось три раза в день. Правда, молока было совсем мало: грамм пятьсот-шестьсот за раз. Так что за день еле набиралось литра-полтора. Однако пить его мне не слишком нравилось. Всё, что оставалось после детей, я сливала в большой горшок. Решила, что сварю потом творог.

И себя, и малышку я каждый день обтирала мокрым полотенцем. Ирвина пока не трогала: он и так смотрел на мою деятельность с подозрением. Джейд, кстати, оказалась довольно спокойной и не слишком требовательной девочкой. Могла довольно долго сидеть одна, катая по сену несколько небольших деревянных плашек, которые я предварительно отмыла. Иногда пыталась вставать, держась за стену, но пока еще почти не ползала.

Глава 6

Кроме запасов овощей нашлось еще килограммов восемь-десять серой муки. А в небольшом бочонке – литров пять-шесть мелкой желтой крупы, больше всего похожей на пшенку.

– Каши бы сварила какой раз, – Ирвин мрачно смотрел на мою возню и рассуждал вслух: – На одной-то картохе долго не протянем. А как она закончится, совсем нам горько придется.

– Сварю, – буркнула я, лишь бы не слушать его ворчание. Признаться, как ни вкусна была местная картошка, а на четвертый день и мне она встала поперек горла. Немедленный голод нам не угрожал, хотя, конечно, запасы были очень уж скудные. – Лучше скажи, где мать твоя деньги брала?

– Де-еньги?! Это еще зачем тебе? Бабам деньги давать – себя не уважать! – он посмотрел на меня почти с презрением.

И тут я взорвалась!

Взяла паршивца за оба уха. Небольно, но крепко, чтобы вырваться не мог. Повернула его лицом к себе и, глядя в испуганные глаза, сообщила:

– Будешь хамить – выпорю. Сил мне хватит. Понял?

Мальчишка бессмысленно таращился на меня. Сглотнул… На тощей детской шейке дернулась грязная кожа.

– Я это… не буду я… – и тихо уточнил: – Хамить – это чевой-то такое?

Отпустила и чуть не заплакала от сжавшей душу жалости. Вот что с ним делать?

– Хамить – это говорить грубые слова. Вести себя так, как будто ты не Ирвин, а отец. Это ведь он тебя так научил про деньги говорить? У него подслушал?

– А чего, не правда, что ли?! – ощетинился мальчик. – Мамка, как у отца деньгу вытащит из кармана, так и бежит к тетке Верчихе… А потом пьет и ревмя ревет… Пьет и ревет… А потом болеет, когда два дня, а когда и все три…

-- А лучше, когда он приходит пьяный и бьет всех в доме?! Лучше?!

Я бессильно рухнула на еще неотмытую скамейку и сама чуть не разревелась. Посидела. Успокоилась.

– Послушай меня внимательно, Ирвин. Я не хочу жить так, как жили они. Я не хочу голодать и мерзнуть. Я не хочу, как мать, напиваться от усталости и воровать деньги у отца.

– Так папаша и так помер. А без денег совсем тоже не больно-то и сладко. Ничего… Вот взамуж выйдешь, муж-то тебя быстро в разум возвернет, – тихо возразил мальчик.

Он смотрел на меня с какой-то недетской тоской и усталостью во взгляде, как будто знал нечто, недоступное мне. Я несколько раз вдохнула полной грудью, чтобы успокоится и немного снять дурман усталости. Помолчала и уточнила:

– А расскажи мне, пожалуйста, про этого… Ну, как его… За которого меня замуж отдать собираются.

Брат только головой помотал, как бы изумляясь моей «забывчивости». И в свою очередь, вздохнув, как маленький старичок, заговорил.

Мой жених, сын Кловиса, местного старосты, Увар был молчун и работяга. Но кулак у него железный, по определению Ирвина.

– Ему и старшие-то братья перечить опасаются. А уж Мирка, сестра ихняя, и вовсе старается на глаза не попадаться. Пьет он, не сказать часто. Но уж ежли начал… Дня на четыре, не меньше! – с каким-то странным восторгом рассказывал мальчик. – А как норму свою примет, так и починает изгаляться.

– Что начинает? – не поняла я.

– Ну, ежли, например, Мирку поймает, танцевать ее заставит для ублажения взора, – и, глядя на мое ошалелое лицо, торопливо добавил: – Это он сам так говорит, что для ублажения…

– А еще что делает? Ну, чем он еще ублажается, когда напьется?

– За прошлый раз тетку Карпину поймал и петь заставил непотребное. А она известная молельщица. Сама плачет и сама поёт! Умора! Все смеются вокруг, а она, знай, поёт и плачет… – уже тише повторил Ирвин.

– Знаешь, Ирвин… – я даже не сразу нашла, что сказать. – Знаешь… Не думаю, что тебе бы понравилось так петь, как этой самой тетке Карпине. Разве она провинилась чем-то? Разве она хотела, чтобы над ней издевались?

– Может, и не