Фрейлина - Тамара Шатохина

о нашем общем решении сам. И заодно попрошу благословения ухаживать за Елизаветой Якобовной. Земский доктор нужен и в тех краях, а уж с хирургическим опытом…

А я вот сомневалась и очень сильно. Особенно в том, что Александра одобрит его уход из больницы, находящейся под ее попечительством. А уж то, что я продолжу мозолить глаза ее сыну!

Вряд ли и маменька будет рада такому повороту. И я ему не рада, но что делать? Карма блин — думалось тоскливо. За мой поганый характер. Но что-нибудь я все равно придумаю, обязательно, вот только перезагружусь с нуля.

Узнав на всякий случай название больницы в Питере, я отпустила его. Когда царица все это услышит, лучше бы мне быть как можно дальше. Так далеко, чтоб не смогли найти, если вдруг пошлет за мной. Пусть перебесится. Наверное, и я бы бесилась — так хорошо шло все…

Тоскливо оглянувшись на бодро удаляющегося в сторону Коттеджа Веснина, я перекрестила его спину — пусть громы и молнии царского гнева не сильно покалечат его. А что они будут, я даже не сомневалась.

Положив руку на живот, спросила в голос:

— Ну, а мы что будем делать?

И замерла. Первый раз я подумала об этом ребенке не как о личной беде, а именно, как о ребенке. Как о чем-то уже решенном.

А что такого, собственно?..

Генетика у Дубельта — дай Бог всякому. И тут даже неважно — девочка это будет или мальчик… зависла я вдруг завороженно. Девочка или мальчик. С ума сойти… у меня будет девочка или мальчик.

Не радость — медленное осознание.

Присев на скамейку, я тормозила, пытаясь понять, что творится в моей голове. Просыпается материнский инстинкт? Осторожненько так крадется, будто по скрипящему полу на цыпочках…

— Таис! — услышала вдруг и оглянулась — прогуливаясь, ко мне приближалась знакомая уже компания.

Я быстро обежала взглядом всю толпу — человек двадцать. Много мужчин в форме, кавалергарды в том числе, но есть и в штатском. Оживленные довольные лица. Заняты разговором и друг другом. Почти все дамы в светлом, но Мария Николаевна в эпатажном алом просто бесподобна — затмевает всех. И еще одна дама выделялась цветом платья — темно-сиреневого… может траур? Но все наряды летящие, легкие, пышные! И только фрейлины в привычных душных бархатах… я ответно улыбнулась Аннет Виельгорской.

Константина видно не было, да оно и к лучшему — усугублять неприятности не хотелось.

Здесь были немцы, так что я и здоровалась, и отвечала на немецком — так уже было принято при них. И уточнила на всякий пожарный:

— Константина Николаевича подхватите у Домика?

Если так, то просто незаметно отстану. Что-то я уже побаивалась и его внимания, и реакции на него добрейшей Александры Федоровны.

— О, нет. К сожалению, у Кости́внезапно случилась служба — «Паллада» идет в море. Но к городскому балу он должен быть — папа́обещал мне, — улыбалась Ольга, — составь нам компанию на прогулке, Таис.

— С радостью. Благодарю вас! — пыталась и я улыбаться так же непринужденно.

— Позвольте предложить вам руку, — прозвучало рядом.

— Благодарю вас… принц, — приняла я локоть. Сын герцога — в Германии принц. Во Франции — виконт… как-то демократичнее, что ли?

Шли мы неспеша. Меня не втягивали в разговор, было время успокоиться. Я и старалась. Во всяком случае, представлять в красках, что там делают сейчас с бедным Весниным, перестала. Это его решение и взвешенное, надеюсь. Если мужик, то отстоит его, а если, как Дубельт… то и не жаль.

Я смотрела на счастливую пока еще Ольгу и грустно улыбалась сама — вот с кого брать пример. Уже в возрасте правда, но она писала… Дай бог памяти… «Как хорошие, так и плохие дни нашей жизни формируют наш характер. Не стать озлобленным, чтить тех, которых мы не можем любить, на зло отвечать добром и сохранить в себе чувство независимости, спокойствия и благосклонности… это то, что я всегда старалась исполнить».

И есть же еще она… я совсем забыла об Ольге! Но это крайний случай, совсем крайний.

— Вы видимо грустны сегодня, — совершенно верно заметил Фредерик Август, — а я много размышлял о ваших словах об утешении. По дороге сюда мы зашли в храм… Капеллу. Я зажег там свечу для матушки. Ушла она не так давно и последнее время часто вспоминается.

— Умирает всё — цветы, люди и даже звезды. Если смерть происходит в свое… правильное время — в старости, то в ней есть глубокий смысл обновления, — осторожно подбирала я слова утешения: — А обновление есть возрождение, вы согласны? Или я слишком умничаю?

— Нет… пожалуй — нет, — удивился он, — мысли ваши вполне разумны. Мир стар и устроен очень логично (я не имею в виду любое общество). Если что-то в этом мире упорядоченно и давно уже является частью общего, значит оно единственно верно.

— Поэтому у нас и говорят «все там будем». И в этой фразе нет страха или смирения, — кивнула я.

— Но есть надежда, — подхватил он с готовностью, — та, о которой мы говорили в прошлый раз.

— Надежда на встречу в мире даже лучшем, чем этот. Народная мудрость тоже стара и не может быть неправой.

— Я надеюсь…

— Правильнее будет — верю.

Подобного плана разговоры — о смысле жизни и смерти, бытия в целом, скорее присущи были атмосфере салонов и дамам. Хорошая такая возможность выглядеть умнее, чем ты есть. Понятно — старательно перед этим подготовившись — нахватавшись цитат, а может и порепетировав перед зеркалом с нужным выражением лица.

Но тут явно же черная полоса у мужика. Так что я сразу и простила ему. Может, это смерть матери… да мало ли!

За слова о том, что счастливы люди одинаково, а несчастья разнообразны (если перефразировать Толстого), я всегда была руками и ногами. Но с этим человеком мы сейчас звучали почти в унисон, понимая друг друга с полуслова. Странно вообще-то, но могло и быть, наверное. Минимум — наши неприятности примерно равны по шкале интенсивности.

И сейчас тоже… серьезно обдумав мои слова, он задумчиво кивнул.

— Уже и верю, пожалуй. Благодарю вас, — на секунду накрыл он мою ладонь своей. Такая, чисто дружеская тактильность.

Неожиданно… но сейчас рядом с ним мне было спокойно. Чуточку грустное такое, но надежное и уверенное спокойствие. Он единственный здесь