Мое любимое чудовище - Элизабет Хойт

я получал мизерное денежное содержание от графа, которое мне передавали его поверенные, но эти деньги уходили на выпивку и женщин.

Аполлон повернулся, но Лили по-прежнему не видела выражения его лица.

— Ничего удивительного в этом нет: такой образ жизни ведут многие молодые джентльмены. Работать в таких семьях не принято, даже если они страдают от голода.

— Вы нуждались? — спросила Лили.

Аполлон покачал головой.

— Нет, но и в роскоши не жили. Отец потратил почти все деньги, что у нас были, и граф отказался дать ему еще. Из-за этого матери и сестре приходилось жить в деревне, причем очень скромно. Артемис никогда не участвовала в сезонах, у нее даже приданого не было. — Аполлон двинулся к кровати. — Но мне быстро надоело бесцельное времяпровождение, да и ждать от жизни было совершенно нечего. Предполагалось, что мне предстоит дожидаться, когда граф состарится и умрет.

Лили не могла представить, как можно такому сильному умному мужчине сидеть сложа руки в ожидании чьей-то смерти.

Аполлон сел в изголовье кровати и притянул Лили к себе, положив ее голову на грудь.

— В Оксфорде я увлекся новаторскими идеями в области ландшафтного дизайна. Это были грандиозные планы, призванные нарушить средневековые правила коротких прямых линий и упорядоченных посадок. Нас интересовала перспектива: великолепные виды, которые смогут радовать множество поколений, естественные линии и формы. Уже в Лондоне я начал переписываться с единомышленниками, чтобы обмениваться идеями и планами, а потом меня наняли благоустраивать поместье близ Оксфорда.

Аполлон обнял Лили крепче, и она подалась вперед, словно хотела без слов попросить его продолжать.

— Это открывало передо мной большие возможности, — опять заговорил Аполлон, но голос его звучал почему-то печально. — Работать приходилось много, в основном физически, хотя до этого я имел дело лишь с теорией. Мне потребовался целый сезон, чтобы полностью обустроить парк, потом меня порекомендовали для работы в другом поместье. И вот тогда мой дед узнал, чем я занимаюсь. И это стало катастрофой.

Лили сдвинула брови.

— Но почему?

— Потому что, — прошептал Аполлон, прижимаясь щекой к ее виску, — аристократы не работают. Дед счел мое желание изучать искусство создания масштабных ландшафтов ранним проявлением той же самой болезни, что свела с ума моего отца, и лишил меня денежного содержания. Он решил, что весь наш род с изъяном.

— О, Боже!

У Лили почти не было семьи, но судить человека так строго лишь из-за того, что он нашел себе дело всей жизни, ей казалось нелепостью.

Аполлон уткнулся носом в ее волосы.

— В то день я был в Лондоне, встречался с тремя приятелями. На ночлег мы сняли комнату в одной из таверн Уайтчепела и заказали еду и вино.

— Почему в таком ужасном месте? — удивилась Лили.

— Боюсь, у нас было не так уж много денег, чтобы рассчитывать на что-то более приличное.

Аполлон замолчал, но Лили ощущала его прерывистое дыхание.

— Что произошло потом?

— Мы распили бутылку вина, а после этого — темнота. Я проснулся на следующее утро с жуткой головной болью: казалось, череп вот-вот расколется, — и как только пошевелился, меня сразу же вырвало. А потом я увидел свои руки.

Он судорожно сглотнул и хрипло продолжил:

— Я напивался и раньше, но такого не было никогда. Мои руки были в крови, в правой я держал нож, кто-то кричал. Я попытался подняться, но не смог: не держали ноги. А мои друзья…

Лили сжала его руки, словно хотела успокоить, поддержать. Она уже знала, что случилось с его друзьями: трагедия подробно описывалась в бесчисленных газетных статьях, — и никому не было дела, насколько достоверно это описание. Все трое друзей Аполлона были зверски убиты.

— О, Боже! — прошептала Лили. — Какой ужас…

— Пришли солдаты, — безучастно продолжил Аполлон. Слышал ли он ее? — Меня увели в кандалах, причем цепи были на лодыжках, запястьях и шее, и отправили в Ньюгейт дожидаться суда. Меня постоянно рвало, и на протяжении нескольких дней я был не в себе. О тюрьме я почти ничего не помню, но зато хорошо помню Бедлам.

Лили прижала его ладонь к губам, давая понять, что он не обязан все это рассказывать, потому что очень боялась, что ему все же придется — не ради нее, ради себя.

— Его… запах до сих пор преследует меня. Нестерпимая вонь от немытых тел и людских испражнений. Здесь меня тоже держали на цепи, потому что в первые дни я пребывал в ярости от страха и отчаяния и вел себя как буйно-помешанный до тех пор, пока не ослаб от недостатка воды и пищи.

Лили всхлипнула от переизбытка чувств: просто невыносимо слушать, как сильного человека подвергали унижениям, словно дикого зверя, приковав цепями. Встав на колени, она обхватила его голову, прижала к груди и лишь тогда ощутила влажные дорожки слез на его щеках.

Аполлон уткнулся носом в ложбинку между грудями, судорожно вздохнул и продолжил:

— Артемис пришла ко мне, как только смогла: принесла еду и отдала все свои деньги моим тюремщикам, чтобы те не забили меня до смерти. Мой отец умер за год до этих событий, а мать — как только узнала о моем заточении в Бедлам: не выдержало сердце. Моя же сестра — гордая сестра — вынуждена была наняться в компаньонки к нашей кузине.

Голос Аполлона сорвался, и Лили принялась гладить его большую голову в попытке утешить, хотя и понимала, что потерпит неудачу. А он, как ребенок, повернулся и прижался щекой к ее груди.

— Наконец-то у Артемиды появилась крыша над головой, над ней больше не висели угроза голода. Я не спал несколько ночей, после того как получил известие о смерти матери, боясь, что сестру вышвырнут на улицу, но ничего не мог сделать, совсем ничего. Я должен был защищать ее, заботиться о ней: сделать все, чтобы она никогда ни о чем не беспокоилась, — но был совершенно бессилен. Даже человеком назвать меня было трудно.

— Ш-ш-ш! — Лили, уже не сдерживая слез, стала покрывать поцелуями его волосы. Немыслимо, что ему пришлось столкнуться с такой бесчеловечностью.

— То, что они творили… — Его голос звучал хрипло, надломленно. — Там была женщина, несчастная сумасшедшая, но как она пела! У нее был чудесный голос. Однажды ночью надсмотрщики пришли, чтобы надругаться над ней, но я окликнул их, начал насмехаться над ними, пытаясь отвлечь их внимание, и тогда они взялись за меня.

Лили замерла, ее горло сдавило от страха. О, храбрый Аполлон! Как это благородно и в то же время безрассудно — вызвать на себя гнев тюремщиков.

— Они били меня до тех пор,