Мое любимое чудовище - Элизабет Хойт

водить ею по нежным скользким складкам, сочащимся влагой.

Лили вскинула ноги, обхватила его и прохрипела:

— Ну же, ну!

Улыбка исчезла с его лица, он качнул бедрами и подался вперед.

Какой же он огромный!

Охнув, Лили приподнялась, впуская его в свое тело.

Глаза Аполлона были закрыты, верхняя губа чуть приподнялась, обнажив зубы, словно он испытывал боль… или огромное удовольствие.

Он еще раз с силой подался вперед и на этот раз заполнил ее до отказа.

Она вскрикнула, не в силах больше ждать и терпеть эту сладкую муку.

Аполлон открыл глаза и обеспокоенно посмотрел на нее.

— Что-то не так?

Лили чувствовала себя растянутой и восхитительно наполненной, но ей этого было мало. Вонзив ногти в его плечи, взмолилась:

— Ну двигайся же!

Он не заставил себя долго ждать: почти полностью вышел из нее, а потом вновь подался вперед, и еще, еще… С каждым разом толчки становились мощнее, он двигался все быстрее. Скоро спина его стала скользкой от пота, и Лили, беспокойно хватаясь за нее, вонзала ногти ему в кожу, оставляя отметины. Наверное, ему было больно, но она не думала об этом. Лили дотянулась до его ягодиц — округлых и крепких — и с силой обхватила их, прижимая его к себе.

Приподнявшись на локтях, Аполлон, мощно работая бедрами, приказал ей открыть глаза, чтобы видеть, какой она будет в момент освобождения. Капелька пота с его лица скатилась ей на грудь, он слизнул ее и завладел ее губами.

Его язык повторял движения бедер, опустошая и порабощая Лили, приближая к вершине блаженства.

И вот он, этот миг: с ее губ сорвался звук, похожий на рык: звериный, дикий, — когда она почувствовала приближение кульминации.

И она взорвалась, неистово содрогнувшись всем телом, запрокинув голову и взвыв от ощущения освобождения, когда Аполлон погрузился в нее в последний раз, а потом вдруг резко и неожиданно вышел, задрожал, застонав, словно от боли, и Лили почувствовала, как прохладный воздух ласково коснулся ее лона, а на живот пролилась горячая влага.

Аполлон упал на нее всей своей тяжестью, но Лили не собиралась его отталкивать, напротив: с нежностью гладила его влажную спину, безумно благодарная этому мужчине за ощущения, которых раньше не испытывала.

Очнувшись, Аполлон ощутил нежную плоть под своей ладонью, провел рукой вверх, обхватил упругое шелковистое полушарие и улыбнулся, не открывая глаз.

Должно быть, он оказался в раю, но кто же тогда еле слышно сказал: «Спасибо»?

Аполлон открыл глаза. Нет, это не райский сад, а небольшая комната, которую предоставили Лили и еще одной актрисе. Свеча на прикроватном столике еще не догорела и отбрасывала подрагивающие желтоватые блики на лицо Лили.

Она задумчиво смотрела на него, и Аполлон не мог понять, о чем она думает.

— Спасибо? За что? Это я должен тебя благодарить.

— Нет-нет, я о другом, — поспешила вернуть его с небес на землю Лили. — Спасибо, что не излился в меня.

Щеки ее окрасились стыдливым румянцем, и Аполлон вспомнил про Индио. Очевидно, кто-то не позаботился о том, чтобы выйти из нее в нужный момент.

Поцеловав Лили в плечо, он кончиком простыни отер семя с ее живота и бедер, потом спросил:

— Мне пора, или остаться?

Лили вздохнула.

— Если Молл не вернется раньше утра, то я бы хотела, чтобы ты остался.

Аполлон улыбнулся, довольный, а Лили погрузила пальцы в его волосы, лениво поигрывая прядями, и спросила:

— Значит, они твоя семья?

Ему очень не хотелось обсуждать это сейчас, поскольку наличие в его жилах голубой крови приводило Лили в смятение, но и проигнорировать ее вопрос он не мог.

— Да.

Лили повернулась так, чтобы видеть его глаза.

— Это все, что у тебя осталось?

Положив голову ей на плечо, Аполлон сосредоточил внимание на розовом соске, вокруг которого водил кончиком пальца.

— Кроме моей сестры — да.

— Она знала, где ты живешь?

— Конечно. Артемис приносила мне еду, одежду и другие вещи, когда ей представлялась такая возможность. Именно так меня и нашел Тревельон.

— Он что, тебя разыскивал?

Аполлон вздохнул, с сожалением убирая руку от ее соска.

— Да. Он знал, что Артемис моя сестра, и следил за ней до тех пор, пока однажды она не привела его ко мне. В тот день мы подрались, и ты стала свидетелем.

— Но… — Лили нахмурилась. — Зачем он тебя искал?

Прежде чем ответить, он поднялся с постели и подошел к камину подбросить дров: в комнате стало прохладно.

— Аполлон?

Лили перестала называть его Калибаном, а он этого не хотел: не хотел, чтобы его прошлое опять встало между ними.

Она села на кровати и натянула одеяло до подбородка, словно отгораживаясь от него. Лгать он не хотел, как не хотел возвращаться в ту злополучную ночь, но ничего не поделаешь…

— Именно Тревельон арестовал меня по обвинению в убийстве.

Глава 14

С того дня Ариадна находила все больше и больше скелетов. И перед

каждым останавливалась, воздавала молитву и присыпала его пылью. По

мере приближения к самому центру лабиринта ее все чаще одолевали

мысли об ужасах, которые, возможно, ждут ее впереди, но когда на седьмой

день высокие каменные стены расступились, пропуская ее в свое сердце,

обнаружила нечто совершенно неожиданное…

Лили наблюдала, как Аполлон, не потрудившись одеться, без тени смущения сидел на корточках перед камином и разводил огонь. В отсветах камина его широкие плечи выглядели черными и почти исполинскими. Неудивительно, что его приняли за убийцу: такой великан действительно наводил ужас.

Но как все было на самом деле? Аполлон ей мало что рассказал, не больше она узнала из сплетен и новостных колонок в газетах. Тревельон когда-то его арестовал, но теперь прилагал все силы к тому, чтобы доказать его невиновность. В этой истории было множество пробелов, и Лили надоело получать информацию из вторых рук.

Откашлявшись, неожиданно громко в воцарившейся тишине, она спросила:

— Можешь рассказать, что случилось той ночью?

Аполлон собирался поворошить поленья в камине, но, услышав слова Лили, на долю секунды замер, потом поднялся и отряхнул руки. Пламя камина отражалось от его лоснящейся кожи, и Лили был хорошо виден его профиль — крупный нос, выпуклый лоб, грубо очерченные губы и массивный подбородок.

— Я был молод: всего двадцать четыре года, — услышала она его тихий голос. — Всего — потому что большую часть своей жизни я учился: сначала в Харроу — это одна из девяти старейших привилегированных мужских частных средних школ, а затем в Оксфорде. Приехав в Лондон,