Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

не менее счастливый сосед прекрасного и увлекательного собеседника в лице Фрэнсиса Уркомба, который, как истинный макслиянин, ни единой ночи на протяжении почти двух лет не провел вдали от своего дома, расположенного через дорогу от моего. Он обосновался в Максли, уволившись с должности профессора физиологии в Кембриджском университете, и посвятил себя исследованию любопытных сверхъестественных феноменов на грани физического и психического. Страсть к неразведанным краям за границей хорошо изученной территории науки, существование которых так яростно отрицают материалисты, стала одной из причин его отставки. Он утверждал, что все студенты медицины обязаны проходить испытание на месмеризм[69], а одним из условий для получения отличной оценки на экзамене должна быть научная работа на такие темы, как видения в момент смерти, дома с привидениями, вампиризм, одержимость и спиритические планшетки для записи потусторонних посланий.

– Разумеется, меня никто не послушал, – сетовал он, – поскольку в обителях образования смертельно боятся знаний, а путь к знаниям пролегает через изучение таких явлений. Функции человеческого тела в основном известны – эти края исследованы и нанесены на карту. Однако за их пределами, несомненно, существуют огромные неизведанные земли, и настоящие первопроходцы науки – те, кто отправляется в эти туманные и, возможно, опасные места, не боясь звания суеверных легковеров. Я понял, что принесу больше пользы, направившись навстречу туманам без компаса и рюкзака, чем сидя, словно канарейка, в клетке и чирикая об известном. К тому же профессия преподавателя не годится для человека, который самого себя считает всего лишь учеником. Чтобы преподавать, нужно быть самодовольным ослом.

Словом, во Фрэнсисе Уркомбе я нашел превосходного соседа, горящего, подобно мне, беспокойным любопытством ко всему «туманному и опасному». А прошлой весной наше приятное небольшое общество с радостью приняло в свои ряды миссис Амворт, вдову скончавшегося в Индии чиновника. Ее супруг был судьей в Северо-Западных провинциях; после его смерти она покинула Пешавар и вернулась в Англию. Проведя год в лондонском дыму и тумане, миссис Амворт затосковала по свежему воздуху и чистым небесам, какие найдешь только в деревне. Поселиться в Максли у нее была особая причина: вплоть до прошлого столетия ее предки жили в этих краях, и на многих могилах старого кладбища начертана ее девичья фамилия – Частон.

Крупная и энергичная, миссис Амворт благодаря своему веселому дружелюбию вскоре вывела общественную жизнь Максли на небывалые доселе высоты. Большинство из нас – холостяки и старые девы, старички и старушки, не слишком склонные трудиться на ниве гостеприимства, и пределом наших развлечений были чаепитие в небольшой компании, партия в бридж да прогулка в галошах под дождем до дома в предвкушении уединенного ужина. Однако миссис Амворт расширила наши представления об общении и задала стандарт званых обедов и ужинов, которому мы вскоре стали следовать.

В одинокие вечера, когда никаких приемов не планировалось, мне было приятно сознавать, что я могу предложить ей сыграть после ужина в пикет, и она, по-дружески обрадовавшись, охотно пригласит меня к себе. Меня будут ждать стакан портвейна, чашка кофе, сигарета и партия в пикет. Миссис Амворт свободно и выразительно играла на фортепиано, прекрасно пела под собственный аккомпанемент, а светлыми летними вечерами мы проводили время в ее саду, который за несколько месяцев неусыпных забот превратился из обиталища слизней и улиток в островок пышного цветения.

Миссис Амворт не скрывала, что ей уже сорок пять, однако ее живость, энергичность, белизна кожи и чернота волос вызывали подозрение, что она, вопреки женскому обычаю, прибавляет себе десять лет, вместо того чтобы убавить. Она была неизменно жизнерадостна и весела, интересовалась всем на свете и добивалась успехов в любом занятии, будь то музыка, садоводство или всевозможные игры. Всем (за одним исключением) она нравилась, и день становился светлее в ее компании.

Упомянутым исключением был Фрэнсис Уркомб. Он не любил миссис Амворт, однако питал к ней большой интерес, и это меня удивляло. Несмотря на всю ее бодрость и симпатичность, я не представлял, что в ней может быть интригующего – настолько здоровой и открытой она была. Тем не менее в искренности интереса Уркомба сомневаться не приходилось, с таким пристальным вниманием он за ней наблюдал.

Наша простая, несентиментальная дружба крепла с каждым днем. Часто миссис Амворт звонила и спрашивала, можно ли заглянуть в гости. Если я в это время увлеченно писал, то мог, как мы с ней твердо условились, откровенно отказаться, и тогда она, весело рассмеявшись, желала мне успешной работы. Когда в такие моменты у меня в гостях бывал Уркомб, заглянувший поболтать за сигаретой, он всегда настаивал, чтобы я пригласил миссис Амворт, и обещал следить за нашей игрой, если мы не возражаем, дабы постичь правила пикета. Однако сомневаюсь, что он вникал в игру: его глаза под высоким лбом и густыми бровями неотрывно следили за игроками, а не за картами. Тем не менее такое времяпрепровождение, видимо, доставляло ему удовольствие, и не раз вплоть до одного памятного июльского вечера он наблюдал – с видом человека, размышляющего над сложной задачей, – как миссис Амворт играет со мной в пикет, а она, увлеченная игрой, казалось, не замечала его внимания.

В тот вечер, как я теперь понимаю, впервые дрогнула вуаль, скрывавшая от меня жуткую тайну. Тогда я этого еще не осознавал, хотя заметил, что с тех пор миссис Амворт всегда спрашивала по телефону не только о том, свободен ли я, но и о том, нет ли у меня в гостях мистера Уркомба, а если он был, заявляла, что не будет портить беседу двух старых холостяков, и со смехом желала мне спокойной ночи.

Тем вечером Уркомб пришел ко мне за полчаса до появления миссис Амворт и все это время рассуждал о средневековых поверьях насчет вампиров – одной из пограничных тем, которые, по его мнению, отправили на свалку разоблаченных суеверий, не изучив как следует. С мрачной серьезностью он излагал историю этого загадочного явления – так же понятно и увлекательно, как в свое время читал блестящие лекции в Кембридже.

Во всех упоминаниях о вампирах фигурирует злой дух, который завладевает телом живого человека, дарует ему способность летать, будто ночная мышь, и пьет кровь по ночам. Когда носитель умирает, дух продолжает жить в его теле, неподвластном распаду. Днем он спит, ночью выбирается из могилы и творит свои кровавые дела. Нашествия вампиров в Средневековье не избегла ни одна европейская страна, а еще более ранние свидетельства о них встречаются в памятниках древнеримской, древнегреческой и иудейской истории.

– Упоминаний слишком много, чтобы списать их на суеверия, – объяснял Уркомб. – О таких явлениях сообщают сотни совершенно независимых свидетелей разных эпох, и мне неизвестно ни одно объяснение,