Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

Год за годом он погружался в болото, из которого не спастись, пока она жива. В последние месяцы, утомившись от его постоянного присутствия на ферме, она разрешила ему поселиться в деревне, однако не утратила своей власти и, что ни день, приходила требовать денег на неразбавленный спирт – единственное питье, способное утолить ее жажду.

Обычно он работал в северной комнате окнами в небольшой садик, когда она, покачиваясь при каждом шаге, появлялась на тропинке и стучала в стекло сморщенными, словно птичьи когти, пальцами. Вся она была кожа да кости, и лишь опухшее красное лицо на морщинистой шее оплывало слоями жира. Он отдавал все, что имел при себе, а если денег не хватало, она с ухмылкой усаживалась и принималась улещивать или поносить его, грозя страшной участью, постигшей остальных. Впрочем, чаще он давал достаточно, чтобы хватило на день, а то и на два, надеясь, что так она скорее сопьется до смерти. Смерть, однако, не спешила…

Он прекрасно помнил, как впервые пришла мысль об убийстве – крошечное горчичное зернышко, упавшее на бесплодную почву. Поначалу это была лишь абстрактная идея, зревшая в плодородной тьме на задворках разума. Уже вскоре наружу проклюнулся слабый белесый усик, который он едва не оттолкнул, опасаясь, что она каким‐нибудь ведьмовским искусством прочтет эту мысль. Но когда она вновь явилась за данью, в заплывших глазах не промелькнуло и тени подозрения. Получив деньги, она побрела прочь, а росток намерения окреп и выпустил свежий листочек. Всю осень намерение росло, словно дерево, и в ветвях его гнездились птицами новые замыслы, подробности и предосторожности, а он с возрастающей надеждой слушал их сладостное пение. Теперь все выучили свои партии, и спевка больше не требуется.

Как скоро он пустится в обратный путь, подгоняемый ветром в спину? Задуманное не займет много времени. С главным делом будет покончено за несколько минут, и задержки можно не опасаться – ведь ему достоверно известно, что к семи часам она уже храпит, упившись до потери сознания, а если и нет, все равно не сумеет всерьез сопротивляться. На дальнейшие приготовления уйдет четверть часа, и он покинет дом, не рискуя быть обнаруженным. На протяжении последних десяти дней он каждый вечер наблюдал из темноты за освещенным окном ее комнаты, слушал спотыкающиеся шаги по лестнице в спальню или храп в кресле у камина. В сарае полно парафина, и ему не понадобится ничего, кроме принесенных с собой бечевки и спичек. А потом он вернется в деревню тем же путем, каким пришел, с востока.

Его прогулки стали привычным делом: на протяжении последних двух недель половина деревни видела, как каждый вечер, когда для работы становится слишком темно, он уходит гулять вдоль побережья, а несколько часов спустя возвращается на глазах у соседей, задержавшихся покурить в теплых сумерках. Никто не знал, что он сворачивает с дороги на запад, проходит над деревней и шагает по ветреному нагорью. Около восьми он всегда возвращался с востока и по пути домой останавливался поболтать со встречными. Вот и сегодня не позже обычного он появится на булыжной мостовой и пожелает доброй ночи всем бездельникам у дверей паба, хотя в такую погоду вряд ли кто‐то задержится на улице. А даже если и так, неважно: его уже видели на побережье, и никто не догадается, каким путем он пришел. К восьми он сядет ужинать маринованной селедкой с сыром, и на плите будет петь чайник для горячего тодди[57] с виски. Аппетит нынче будет отменный, а выпить предстоит за здоровье проклятых покойников. Известие о произошедшем, скорее всего, придет лишь на следующий день – ведь ферма стоит на отшибе и окружена сосновым лесом. Как бы высоко ни поднялось пламя за деревьями, оно едва ли озарит восточный небосклон, и в деревне у подножия крутого холма ничего не увидят.

Джон Эйлсфорд дошел до леса, высившегося по левой стороне дороги, и стена деревьев укрыла его от яростной бури. Ветви разозленным морем шумели над головой, стволы скрипели и стонали под жестокими порывами ветра. Где‐то за стремительно бегущими тучами, должно быть, взошла луна: дорога мерцала в темноте, и мечущиеся силуэты ветвей отчетливо вырисовывались на сером полотне неба. Луна плыла за облаками, равнодушная к буре, и в убийственной ясности сознания он уподобил себя ей. Еще полчаса расчетов и борьбы – и он, словно воздушный шар, взлетит к облакам и обретет покой. Через несколько десятков шагов лес кончится, а дальше илистая тропинка приведет к ферме.

Приближаясь к цели, он не медлил – наоборот, шел быстрее, ибо, даже сотрясаемый бурей, лес навевал воспоминания о том первом лете перед свадьбой. В сумерках он часто входил под зеленые своды, зная, что не сделает и нескольких шагов, как среди стволов мелькнет тень и захрустят под легкими ступнями опавшие сосновые иголки. Здесь было место их свиданий. После возвращения лодок она уходила из деревни – якобы отнести рыбы на ферму – и сворачивала в лес. Воспоминания о тех вечерах зарницами вспыхивали на грани сознания, и он ускорил шаг. Последующие годы убили и похоронили память о том лете, но кто знает, какие скелеты могут восстать, если помедлить среди стволов?.. Он ощупал бечевку в кармане и вышел из леса навстречу необузданной ярости бури.

Ферма была уже близко – черное пятно на фоне туч. Из незанавешенного окна на первом этаже лился свет, остальные слепо глядели в темноту. Много вечеров подряд он наблюдал за домом и знал, что теперь увидит. Сегодня, как и всегда, она сидела у камина в построенной его руками студии и грела у огня сморщенные ладони, пьяно качая головой. Рядом, на столе, стояла бутылка. У ног валялись обломки стула на растопку – еще бы, ведь стул разломать проще, чем таскать дрова из поленницы.

Она хлебнула из бутылки, облизнулась, сделала еще глоток и, вставая, споткнулась о коврик у камина. Опухшее лицо исказила злобная гримаса. Она что‐то пробормотала сквозь зубы, грозя коврику пальцем, вновь отхлебнула из бутылки и с лампой в руке двинулась к двери, держась другой рукой за стену. Теперь студию освещало только неверное пламя камина, а огонек лампы вскоре замерцал в спальне наверху.

Тогда он прокрался к дому, бесшумно повернул ручку двери и обнаружил, что та не заперта. Пройдя коротким коридором, он остановился у основания лестницы, ведущей на второй этаж. Оттуда не доносилось ни звука – лишь из приоткрытой двери стелился по полу свет лампы. Все складывалось наилучшим образом, и даже буря была