Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

– Ах, бедный мистер Дулисс, как хорошо я его помню, хотя уже больше десяти лет прошло с его смерти, – вздохнула тетушка. – Я не писала тебе, поскольку обстоятельства были ужасные, а мне не хотелось омрачать твою память о Полерне. Твой дядя всегда предрекал, что этим кончится, если мистер Дулисс продолжит грешить и пьянствовать, и, хотя никто не знает в точности, что произошло, такого исхода можно было ожидать.

– Но что же все‐таки случилось, тетя Эстер? – спросил я.

– Видишь ли, я не могу рассказать тебе подробностей, так как их никто не знает. Он был насквозь порочным человеком, и в Ньюлине о нем ходила скандальная слава. Да еще и жил у каменоломни… Не помнишь ли ты, случайно, проповедь, когда твой дядя спустился с кафедры и объяснил смысл сюжета на резном алтарном ограждении – того, что с жуткой тварью у двери покойницкой?

– Превосходно помню, – откликнулся я.

– А! Стало быть, она произвела на тебя впечатление, как и на всех, кто тогда присутствовал. А потом случилась катастрофа, навечно впечатавшая ее в память. Мистер Дулисс прознал об этой проповеди и однажды в припадке пьяной ярости вломился в церковь и разбил резную панель в щепки. Он воображал, будто в ней заключена некая сила и уничтожение панели спасет его от страшной судьбы. Видишь ли, в последнее время перед этим чудовищным святотатством он был словно загнанный зверь. Ненавидел темноту и боялся ее, утверждал, что его преследует тварь с алтарного ограждения и потому надо всю ночь жечь огни. Резная панель представлялась его воспаленному мозгу причиной всех бед, оттого‐то он и попытался ее уничтожить. Именно попытался. На следующий день твой дядя, придя к заутрене, обнаружил расколотую в щепки панель и, зная, как мистер Дулисс ее боялся, отправился прямиком к нему. Тот не отрицал своего поступка, а, наоборот, хвалился им. Нахлебавшись с утра пораньше виски, он с пьяной гордостью заявил: «Я разобрался с твоей Тварью. А проповедь твоя – фиговый листок для дремучих суеверий». Твой дядя развернулся, ни словом не ответив на богохульство, и решил ехать в Пензанс, в полицию, но прежде зашел в церковь, чтобы в подробностях описать ущерб. Нетронутая резная панель вновь стояла в ограждении алтаря, хотя он своими глазами видел ее разбитой, да и мистер Дулисс признался в преступлении. Тем не менее она была цела. Бог ли восстановил ее, другая ли сила – неведомо.

Это была истинно полернская история, и под чарами Полерна я ни на мгновение не усомнился в том, что все так и случилось. Тетя Эстер негромко продолжала:

– Твой дядя понял, что за дело взялась сила куда могущественнее полиции, и не стал сообщать в Пензанс об осквернении церкви, так как не осталось никаких доказательств.

Во внезапном приступе скептицизма я сказал:

– Должно быть, тут какая‐то ошибка – панель не была разбита…

– Конечно, мой милый, просто ты слишком долго прожил в Лондоне, – улыбнулась тетушка. – Но позволь я закончу рассказ. Той ночью мне почему‐то не спалось – ты наверняка объяснишь это жарой и духотой. Дважды я подходила к окну в надежде подышать свежим воздухом. В первый раз дом у каменоломни сиял огнями, а во второй – погрузился во тьму. Не успела я подивиться этому, как раздался чудовищный вопль и топот ног по дороге к берегу. На бегу мистер Дулисс кричал: «Огня, огня! Дайте огня, или она меня схватит!» Перепуганная, я кинулась будить мужа, спавшего в комнате на другой стороне коридора. Он поднялся, не теряя ни минуты, и бросился на пирс. К тому времени повскакивала вся деревня – однако поздно. Был отлив, и распростертое тело мистера Дулисса лежало на берегу. Должно быть, он упал на острый камень и перебил себе артерию – в теле не осталось ни кровинки, лишь кожа да кости. Правда, и лужи крови вокруг не было. Казалось, кто‐то высосал из него все до капли. – Тетя наклонилась ближе. – Мы‐то с тобой, милый, понимаем, что случилось, или можем, во всяком случае, догадаться. Господь имеет орудия кары для тех, кто оскверняет святые места, и неисповедимы Его пути.

Легко вообразить, что я подумал бы, находись мы в Лондоне. Объяснение напрашивалось само собой: мистер Дулисс был пьяница, и его преследовали демоны белой горячки. Однако в Полерне все воспринималось иначе.

– А теперь в доме у каменоломни кто‐нибудь живет? – спросил я. – Давным-давно мальчишки из рыбаков рассказывали мне о страшном конце человека, который его построил. После того как история повторилась, уж никто, конечно, не рискнул там поселиться?

Еще не закончив вопроса, я по тетиному лицу понял, что кто‐то все же рискнул.

– Увы, дом обитаем, ибо нет предела человеческой слепоте… – вздохнула она. – Не знаю, помнишь ли ты постояльца, который когда‐то жил в доме священника…

– Джона Эванса?

– Да. До чего славный был юноша – твой дядя радовался, что у него такой хороший арендатор. А теперь… – Она встала.

– Тетя Эстер, нельзя бросать фразу недосказанной, – упрекнул я.

Тетушка покачала головой.

– Она сама себя закончит, мой милый… Ах, как уже поздно! Пора нам с тобой ложиться, а не то подумают, будто и мы жжем свет, спасаясь от темноты.

Прежде чем улечься, я отдернул шторы и распахнул окна навстречу теплому морскому воздуху. Крыша флигеля, в котором я прожил три года, мерцала росой в лунном свете, и прошлое сливалось с настоящим, словно их не разделяло более двадцати лет – будто два шарика ртути смешались в одну переливчатую сферу, отбрасывающую таинственные отражения. А на фоне черной глыбы холма всю ночь светились окна дома у каменоломни.

Утро, вопреки обыкновению, не развеяло моих иллюзий. В полусне я ощущал себя мальчишкой во флигеле, и, хотя после пробуждения посмеялся над этим, действительность была не так уж далека от сна. Как и в детстве, я желал лишь гулять среди утесов, слушать, как с щелканьем лопаются созревшие бобы дрока, бродить по берегу, плавать в теплых волнах прилива, загорать на песке, смотреть, как рыбачат чайки, да болтать на пирсе с рыбаками, в чьих глазах и негромких голосах сквозит тайна, которую сами они не знают, но чувствуют нутром.

Кругом дышали неведомые силы. Серебристые тополя у журчащего ручья знали их секреты, и в белой изнанке тополиных листьев иногда проглядывал их след; даже булыжники мостовой были пропитаны этими силами… Единственное, чего мне хотелось, – лежать и впитывать их всем телом. В детстве я безотчетно так и поступал, а теперь стремился осмыслить тайну. Я желал знать, что за благотворные загадочные силы струятся по холмам днем и мерцают на волнах ночью. Ведь их можно постичь, даже повелевать ими, зная нужные заклинания, – нельзя лишь говорить о них, ибо это самые сокровенные