Не бойся меня - Дарина Александровна Стрельченко

В голове крутилась одна-единственная, не слишком связная мысль: «Я не могу, я не могу, я не могу». Саша пыталась выбраться из лабиринта до тех пор, пока не начинала чувствовать, как по щекам текут слезы, освобождая, и как светает наконец за окном.

* * *

Что я сделала не так, что оказалась здесь?

Почему я до сих пор не могу спокойно думать почти ни о чем?

Почему я до сих пор думаю об этом постоянно, постоянно, постоянно?!

* * *

На столе перед ней лежал альбом. Вчера ее перевели в палату, где она лежала не одна, где стоял стол, где было два окна и за ними – больничный парк с кривыми толстыми тополями, вовсю одетыми в зелень.

Ночью мама с тяжелым сердцем уехала в Кавенецк: она не хотела оставлять Сашу, но и с работы ее больше не отпускали. Зато в Питере остался папа. Саша попросила его купить скетчбук. Папа пошел в «Зингер»: фотографировал и присылал ей все, что находил, Саша выбирала. В конце концов выбрала тонкий салатовый альбом А4 и самый простой карандаш ТМ. Теперь альбом лежал перед ней на столе, стоявшем в простенке между окнами. Над ним в кашпо рос плющ, полз по стене, цепляясь за батареи. Интересно, зимой, когда батареи теплые, плющу не жарко?

Ожог на спине полыхнул, словно не зажил уже почти, а все еще был свежим. Саша сбилась с дыхания, вцепилась одной рукой в столешницу, второй – в карандаш.

Это действительно важно – поговорить с журналистами? Может быть, лучше попытаться забыть обо всем этом, забыть и вернуться к обычной жизни? Да разве можно забыть – когда все вокруг напоминает, даже этот плющ?!

Саша закрыла глаза, пытаясь собрать расползающиеся жгучие мысли.

Может быть, это поможет кому-то другому. Поможет вовремя остановиться. Рассказать кому-то. Избежать. Убежать. Спрятаться.

А мне прятаться уже поздно. И негде. Поэтому я могу рассказать обо всем этом.

Если только это не усугубит боль, и страх, и тьму. Если только не сделает ее объектом пристального внимания, сочувствия, осуждения, насмешек, комментариев, обсуждений, проклятий, хохота, фотожаб, скабрезных историй.

Усугубит. Сделает.

Так что тогда? Как тогда?..

Саша, поморщившись, подняла руку к голове. Почти все бинты уже сняли. Волосы, которые пришлось подстричь очень коротко, медленно отрастали. Надо было решить, в какую прическу их отращивать. Надо было решить, готова ли она общаться со СМИ.

* * *

Я должна рассказать, как сильно романтизировала все это – пока не столкнулась в реальности. Я ничего никому не должна.

Я не хочу, чтобы меня считали жертвой.

А кто я, если не жертва?

Я не хочу, чтобы меня ассоциировали со всем этим. Я не могу, не могу, не могу!

Но если я промолчу… Что будет? Да ничего не будет!

Как я могла предвидеть, что все обернется так?

Да ладно. Я все понимала с самого начала, да? Я просто боялась сказать кому-то, признаться даже самой себе, что… что…

Что сделают с ним?

* * *

Глубокий-глубокий вдох. Ощущение, что на лице снова та ее клетчатая рубашка.

Саша стряхнула с лица воображаемую рубашку.

Я расскажу об этом. Не для себя. Для тех, кто, может быть, прямо сейчас на той же дороге. В такой же опасности. Чтобы они знали, что это все заканчивается ужасно. Я смогу, я смогу, я смогу, я…

Она начала писать план – да какой там план; свои мысли, очень краткие, рваные и рубленые тезисы, через точку, перескакивая через страницы, чтобы это не выглядело цельной картиной, чтобы никто не сумел разобрать, если когда-нибудь возьмет этот альбом в руки.

Жаль, что альбом потом придется сжечь.

* * *

Пастельные тона, естественный свет, мягкий ковер.

Я как будто в психушке.

Это было не так, но похоже; Саша сидела в кабинете психолога, и это был последний разговор перед выпиской.

Запах лаванды и мяты, спокойная улыбка, чай. Все как в книжках, все как в сериалах. Саша сидела в кресле, сжав кулаки, глядя в пол, стараясь не думать про «другое кино».

Сон каждую ночь. Слишком реальный сон. Это нормальная реакция на пережитый стресс. Деревянная мебель. Подсознание пытается обработать то, что с тобой случилось. Успокаивающий бесстрастный голос. Широкие окна, это всего лишь сон, ему не навредить тебе в реальной жизни. Сомнения. Страшно и стыдно об этом рассказывать. Мораль консервативна и густо замешана на стыде. Большие сомнения. Чай сладкий, и хочется еще слаще. Но ведь это не было внезапно, я сама… я хоте… Хочется пить, постоянно хочется пить. Свидетели. Эксперты. Я боюсь, что это будет повторяться теперь всегда. Я не смогу забыть. Я боюсь жить. Я не могу говорить об этом «максимально откровенно», как они просят, чтобы собрать больше доказательств. Каких доказательств? Я – сплошное доказательство! Весь тот дом – сплошное доказательство! Все его письма – сплошные доказательства! Здорово, что кружка такая большая. Белое пальто. Ты уже прошла через очень многое и очень страшное. Совершенно понятно, что у тебя остались страхи. Это естественная реакция на стресс и травму. Но прошлое не должно определять будущее, а страхи не могут управлять тобой. Могут. Еще как могут. Ты не одна такая. Возможно, это не нужно держать в себе. Страх и беспомощность. То, что с тобой было, – это не секс. Это больно и страшно, но ты придешь в себя. Свет из широких окон. Запертые двери. Важно, как ты справляешься с этими эмоциями в повседневной жизни. Сны будут реже. Ты не одна. Этого нет. Этого не было. Мне страшно смотреть в прошлое. Я – постоянное и, оказывается, все еще живое напоминание об унижении. Своем. Мамином. Папином. Существуют специальные техники. Медитация, релаксация, управление стрессом. Какая ерунда, какая чушь, страх и беспомощность. Иногда даже самые опытные обманываются. Пожалуйста, поверь и прими, что психика способна переварить все это. Не сразу. Постепенно. Но способна. С тобой случилось страшное, в чем ты не виновата. Но это не смертельно.

– Все, что было, – оно вообще было? Я – это вообще точно я?

* * *

Темный угол внутри меня. Если в жизни может быть какой-то свет, он тонет в этом углу. С мыслями. Со словами. Со всем, что есть. Мне кажется, из-за этого угла, в котором сидит он, я теряю контроль над своей жизнью.