Не бойся меня - Дарина Александровна Стрельченко

«Ради того, кем ты можешь стать, когда перестанешь бояться».

* * *

– Всем привет. Это Саша Тернова, я художник и будущий журналист. Я пережила преследование и сексуальное насилие. Мой рассказ об этом появится завтра в газете «Кавенецкие известия». Также он выйдет в рамках спецпроекта молодежной редакции холдинга «Эклектика». А сейчас я просто хочу сказать о том, что об этом можно не молчать. Не нельзя молчать, а можно не молчать. Именно так называются статья и спецпроект.

Тот, кто сделал это со мной, сейчас ждет суда. Он сделал это со мной, потому что до этого сделал то же самое еще с тремя девушками. Потому что он решил, что, раз его не наказали один раз, он повторит это снова. Это было его удовольствием. Это было его мотивом и объяснением. Его. Не моим.

То, что со мной случилось, ужасно и больно. Мне ужасно и больно думать и говорить об этом. Я не могу подобрать слов, которые по-настоящему описали бы мое состояние.

Я все еще чувствую свою вину, хотя не должна. Так происходит, потому что наша сегодняшняя мораль часто замешана на стыде. На вине. На страхе осуждения. На страхе общественного порицания. Я знаю: под этим видео и под завтрашними материалами будет много таких комментариев. Будет море таких комментариев: «сама виновата», «сама спровоцировала», «сама хотела».

Да, я хотела сама. Но – не этого.

Все это вовсе не романтично – когда происходит без взаимного согласия. И… мы не идеальны. Мы подавляем многие наши желания. Но иногда важно признать. Признаться самому себе: мы не… я не могу постоянно быть в белом пальто. У меня есть страсти, сомнения и вопросы. Я не хочу подавлять их в себе – чтобы потом однажды не оказаться в заброшенном здании на Рыбацком проспекте. Когда с тобой происходит что-то такое, общество начинает считать, что в тебе что-то не так, – маньяк ты или жертва. И у людей, которые глушат все в себе, это выливается во что-то ужасное. И это замкнутый круг. Прорвать который может только проговаривание. Открытость. Откровенность. Я учусь на журфаке, и я делаю то, что должен делать журналист: я говорю о социальной проблеме. Мне не все равно, что скажут комментаторы-тролли. Я знаю, что это ранит меня. Я боюсь, что, столкнувшись с этим, я испытаю все снова. И уже не смогу выбраться из… из скорлупы страха, из желания замкнуться. Но лучше попытаться и потерпеть поражение, чем не попытаться совсем. Я пытаюсь, раз говорю все это сейчас.

Это и про него… и про… не только. Для кого-то оказывается, что юбка была слишком короткой. В моем случае у меня были особенные… косы. «Ты сама чего-то хотела». Да! Но это была мысль, а не действие. Мысль может возникать, у нее могут быть свои причины, но это не значит, что тот, кому она пришла в голову, – ужасный человек.

Почти все, о чем я сейчас так сбивчиво говорю, табуировано в нашем обществе. По общему согласию. И если кто-то сталкивается с подобным, общество начинает считать его прокаженным.

Изнасилование – это больно. Это по принуждению. От насилия нельзя испытать удовольствия – так же как его нельзя испытать, если тебя бьют. При изнасиловании нельзя получить никакого удовольствия! И это может произойти с каждым. Для того чтобы произошло насилие или изнасилование, должен быть человек, готовый его совершить, и обстоятельства, в которых он считает это возможным. Безнаказанным.

Осознавать это страшно. Осознать это – значит осознать небезопасность мира вообще. Это больно и страшно, как и то, что произошло со мной. Но не смертельно. У организма есть огромные ресурсы, чтобы справиться с этим. И я попытаюсь. А еще – об этом можно не молчать.

* * *

Саша не следила за тем, сколько просмотров или реакций набрало видео. Она достала альбом и перечитала тезисы, которые должна была проговорить завтра на студенческом радио. Она подумала о том, что надо выучить их наизусть – до состояния, когда не различаешь за буквами слов и смысла. Тогда ей удастся проговорить все это. Она посмотрела на страницу альбома. Захотелось заплакать.

* * *

Саша сидела в теневой допросной, перед стеклом, за которым стояло пятеро мужчин. Они не могли ее видеть. Она их – могла: таким было стекло.

Никто не говорил ей, что от нее хотят, но она знала, что должна сделать. Она отлично помнила силуэт, лицо, аккуратные пальцы. Ухоженные, коротко подстриженные ногти. Едва заметные морщинки вокруг глаз и несколько седых волос в прическе. Рубашку. Темный круглый аграф.

Она подняла руку, чтобы показать. Она откуда-то знала, что с ним будет дальше. Она подтвердит, кто из этих мужчин – он. И его казнят. Потому что он гражданин Беларуси. Его депортируют и будут судить там. А там разрешена смертная казнь. И за то, что сделал он, его ждет именно это.

Но сделает это не суд. Не палач. Не электрический стул или какие там есть для этого механизмы. Сделает это она, и прямо сейчас. Она поднимет руку – и его казнят.

Это было страшнее того, что случилось, – поднять руку и показать.

Саша проснулась, хватая ртом воздух.

То, что было во сне, – ей придется сделать это наяву, еще раз. Какое-то время она не могла дышать от этой мысли, но потом за домами прогрохотал гром – и словно ударил по ней. В ушах будто застучали барабаны, тело била дрожь. Угроза. Угроза всюду. Везде. Во всем. Это чувство, которое она так долго пыталась задавить – и до, и после, – обрушилось наконец волной, заставляя забыть, где она, какое теперь время года, есть ли хоть что-нибудь в этом хаосе горя, боли и случайных спланированных смертей и страхов.

Саша сжала в кулаке одеяло, закусила угол подушки, зашарила пятками, пытаясь найти опору. Мысли путались, раздирая изнутри, жалили и таяли, словно снег в пальцах, ей не удавалось схватить ни одну. Вопросы без ответа. Страхи без источника. Страх повсюду.

Она поднялась и пошла, ведя рукой по всем предметам, что попадались на пути – изголовье кровати, дверной косяк, стол, торшер, спинка стула, – добралась до комнаты родителей. Мама была в ночь, папа спал. Саша упала на диван с ним рядом. Папа