Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

– На мертвецах? – поразилась Алена.

– А чему ты удивляешься? Если труп достаточно свежий, его можно пропустить через «Гностический Пылесос». Кой-какую информацию удается добыть даже из покойника, но это, знаешь, все равно что читать полусгнившую книгу, изъеденную плесенью. Кое-что удается прочитать, кое-что удается реконструировать по обрывкам и контексту, но большая часть полученных сведений – мутные-мутные намеки, которые можно по-всякому интерпретировать. Сумасшествие – напротив, препятствием не является, теоретически – даже наоборот: оно должно способствовать, но пока не было случая убедиться на практике. Вот заодно и проверим. Ты, главное, ничему не удивляйся. Если увидишь что-то… этакое, не пугайся, это просто галлюцинации будут, ничего страшного. Сохраняй спокойствие. Когда начнется сеанс, твоя задача – тихо сидеть в углу и внимательно смотреть. Надеюсь, твое участие не понадобится вовсе, но, если что, если вдруг Ксения выйдет из-под контроля и ее придется успокаивать, тогда вмешаешься. Она хорошо реагирует на тебя, поэтому будешь полезна в экстренной ситуации.

Алена кивнула. На душе было тревожно, и в то же время жгло любопытство, чертовски интересно было увидеть всю технику «Гностического Пылесоса».

С Решетова вмиг слетела всякая веселость. Добродушное полное лицо помрачнело и даже как-то осунулось, все черты заострились.

«Словно умер заживо», – подумала Алена, глядя на него.

Решетов тщательно вымыл руки, достал две упаковки с одноразовыми шприцами и сделал заборы венозной крови у Германа и Ксении. Кровь слил в два пузырька. На пластиковых крышках нанес маркером пометки «Г» и «К» и спрятал пузырьки в карман.

Он встал в центр свободного пространства между Верочкиной кроватью и стеной. Герман, взяв Ксению за руку, подвел ее к Решетову, заставил ее опуститься на колени перед ним и сам опустился рядом.

Алена, устроившись в углу, с удивлением смотрела на это. Дядя Герман и Ксения стояли на коленях перед Решетовым, словно пара новобрачных перед священником, готовым их повенчать. Не хватало только зажженных свечей в руках и дымящего кадила.

«Так ведь даже и на венчании, – вспомнила Алена, – никого не заставляют стоять перед попом на коленях. А здесь!..»

Решетов возложил руки на головы Герману и Ксении и забормотал неразборчивой скороговоркой – монотонно, как заправский пономарь, бубнящий псалмы. Алена, как ни вслушивалась, ни одной внятной фразы разобрать не смогла, зато ей мерещились какие-то дикие, абсурдные и зловещие обрывки предложений:

«Чрево кита станет твоей преисподней… саранча на устах… плесень человечности… выплюнь себя… вечный шорох костей… смеющийся ветер отчаянья… мы леденцы за щекой кошмара… в окаменевшей пустоте…»

«Нет! Нет! Мне это все мерещится! – думала Алена. – Зачем ему такое говорить? К чему? Просто кажется».

Решетов продолжал бормотать, и Алене уже чудилось, что изо рта у него выползают черные дымчатые струи, тонкие, словно живая паутина, они вьются в воздухе, опутывают Германа и Ксению, ткут вокруг них общий саван, в котором оба сойдут в могилу.

Зажмурившись, Алена потрясла головой, а когда вновь открыла глаза, паутина исчезла.

Решетов достал из кармана пузырек с кровью, отвинтил крышку, поднес к губам Германа, тот выпил. Достал второй пузырек, и кровь из него выпила Ксения. Опустошенные пузырьки покатились по полу.

– Чада мои, – внятно произнес Решетов, прервав бубнеж, – узы крови связали вас, плывите по ее течению, она унесет вас в глубины, недоступные и запретные, откроет перед вами двери, расширит дыры и трещины. Узы внутри освобождают от уз снаружи.

Герман поднялся с колен и помог подняться Ксении. Решетов отступил назад. Герман начал раздевать Ксению.

«Что он делает?!» – похолодела Алена.

Ксения не сопротивлялась. Когда упали на пол остатки ее одежд, Герман начал раздеваться сам.

И вот они уже стоят, обнаженные, друг против друга.

Решетов снова принялся бормотать. Вместе с его голосом воздух будто наполнялся сигаретным дымом. Алене стало трудно дышать, защипало в носу.

«Это мне все кажется, – убеждала она саму себя, – кажется!»

Облако дыма сгустилось над головами Германа и Ксении и опустилось, скрывая их фигуры. Казалось, посреди комнаты возвышается небольшой шатер и что-то происходит внутри, там движутся смутные тени, колебля дымчатый покров.

– Отворитесь, врата медные! – внятно возгласил Решетов, воздев руки и совершая странные пассы – не руками, а пальцами неподвижных рук; словно перебирал струны невидимой арфы. – Расступитесь, покровы кожные! Разверзайтесь, пропасти мысленные! Поднимайтесь, завесы!

«Поднимите мне веки», – тут же вспомнилось Алене требование гоголевского Вия.

Дымчатый покров рассеялся, и Алена увидела безумную картину. Ксения сидела на полу и грудью кормила ребенка, которого держала на руках. Младенческое тельце венчала несоразмерная взрослая голова дяди Германа. Жадно впившись в грудь, он высасывал… Неужели молоко? Но откуда оно у Ксении?

И тут Алена начала понимать логику происходящего. Когда дядя Герман наставлял ее в технике «Гностического Пылесоса» – в том урезанном ее варианте, который счел возможным доверить племяннице, – он говорил, что техника не подействует, если между оператором и исследуемым нет взаимной симпатии. Нельзя с помощью этой техники вытащить на свет информацию о безразличном для тебя человеке, но если двое связаны узами родства, дружбы, обоюдной любви – тогда все получится.

Чтобы узнать, какая опасность грозит Ксении и Верочке, Алена, совершая предписанные упражнения, представляла себе подругу вместе с дочерью, концентрируясь на их сдвоенном образе, мысленно вмещая их в себя, как в некую емкость, затем помещая себя внутрь каждой из них и, наконец, проваливаясь в них, словно в пропасть, на дне которой ожидало прозрение. Все эти ментальные операции были бы бесполезны, не будь Алена и Ксения подругами.

Но сейчас оператором, добывающим знания, был дядя Герман, не имевший с Ксенией никаких связей, поэтому и понабилась кровь. Алена не видела, чью именно кровь пил он, а чью – она, но была уверена: Решетов напоил дядю Германа Ксениной кровью, ей же дал его кровь. Причастились они кровью друг друга, и кровь связала их не хуже любви и родства. В ознаменование сего ритуал кровяного причастия так походил на обряд венчания, а затем возник образ матери, кормящей дитя. Галлюцинация приняла ту форму, что отвечала внутренней сути процесса. Но в действительности все выглядело не так. Дядя Герман наверняка сидел на полу, погруженный в себя; сконцентрировавшись на образе Ксении, он совершал сложные ментальные операции…

«Да, наверняка все именно так. Реальность гораздо прозаичней моих видений», – решила Алена.

Но, что бы она там себе ни думала, глаза убеждали в ином.

Чавкая и урча, маленький уродец мял ручками грудь, чтобы выдавить больше пищи. Ксения восторженно запрокинула лицо и созерцала потолок в оцепенелом блаженстве. Левая грудь, из которой кормился уродец, казалась