Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон

– Миссис Лэбсон была женщина крупная, представительная, на тот момент – лет под тридцать. Мистер Лэбсон казался гораздо моложе; я еще подумал, что ему и двадцати не исполнилось. Этакий субтильный юноша на полголовы ниже своей жены. Да вы, джентльмены, – добавил хозяин гостиницы, – наверняка встречали его на поле для гольфа – каждый день после обеда он играет сам с собой.

И впрямь я не раз и не два замечал одиночку с парой клюшек. Если он находился на грине и видел, что мы направляемся туда же, он неизменно спешил прочь либо делал несколько шагов в сторону и отворачивался, ожидая, пока мы пройдем мимо. Правду сказать, мы с Джимом не придавали этому субъекту особого значения.

– А жена не ходит с ним играть в гольф? – уточнил я.

– Насколько я знаю, она вообще не покидает дом, – отвечал хозяин. – Но так было не всегда, уж поверьте мне. Когда они только-только появились в наших краях, они были неразлучны: вместе играли в гольф, катались на лодке, рыбачили, а по вечерам из их дома слышалось пение или звуки пианино – да, вот из этой самой гостиной. В Фирхеме они жили не все время, они имели еще дом в Лондоне, а здесь проводили два летних месяца, а то и все три, плюс месяц на Рождество да месяц на Пасху. Вечно у них гостили приятели, вечно они веселились, игры разные затевали, под граммофон отплясывали до полуночи, а то и позже. А потом вдруг все это кончилось – лет пять уже, или, может, чуть поболее. Событие одно – вот причина перемены. Странное, внезапное событие – как гром среди ясного неба.

– Занятно, – произнес Джим. – Так что же случилось?

– На наш сторонний взгляд – вот что, – начал хозяин гостиницы. – Дело было летом. Мистер и миссис Лэбсон приехали отдохнуть, и вот однажды поутру иду я мимо их дома и слышу, как она бранится, да еще какие дурные слова говорит – либо на мужа взъелась, либо еще на кого, думаю. Это уж после мы узнали, что на мужа. Целый день она его ругала; мы только дивились, откуда в женском теле столько сил для крика и визга и откуда в сердце у ней столько ярости. Назавтра вся лэбсоновская прислуга – а это пять-шесть человек: дворецкий, камеристка, камердинер, горничная да кухарка, – все получили расчет и разбрелись. Садовнику тоже заплатили за месяц и сказали, что он тут больше не нужен. В доме остались только сами Лэбсоны. И еще полдня миссис Лэбсон кричала да визжала – на мистера Лэбсона, на кого ж еще? Она как с ума спятила, а он в ответ – ни словечка. Потом, слышим, вроде затихла. Передохнула – и давай по-новой, и опять эти ее вопли. Так и повелось: неделю-другую вроде тихо, потом она побеснуется – и снова умолкает на время. Оно и сейчас без перемен: может и целый месяц пройти спокойно, ни единого звука из дому не донесется.

– Так в чем же все-таки причина? – спросил я.

– О причине мы уж после узнали, из газет, когда мистер Лэбсон был объявлен банкротом. Он на бирже играл, да не только свои денежки вкладывал, но и женины; ну и потерял чуть ли не все до последнего пенни. Лондонский дом пришлось продать, и остался у Лэбсонов только вот этот вот особнячок; он миссис Лэбсон принадлежит. Особнячок, говорю, да еще сколько-то денег, до которых мистер Лэбсон добраться не сумел; доход у них теперь – пара фунтов в неделю. Прислуги они не держат, мистер Лэбсон каждое утро берет корзинку и сам плетется на рынок – жена ему на продукты дает пару шиллингов. Ходят слухи, будто он и стряпает сам, и порядок наводит; насчет порядка, правда, он не сильно напрягается – достаточно на сад поглядеть, на окошки да на прочее. А она день-деньской сидит сложа руки. У ней одно занятие – мужа ненавидеть.

Странная, зловещая история; с того момента, как я услышал ее, мрачность самого Дома-на-Углу еще усугубилась в моих глазах.

Теперь объяснились и мнимая пустынность его, и запущенность; немытые окна и облезлая дверь казались подходящими атрибутами для привидения, которое там обитало. Дом был под стать жильцам – мужчине, чья глупость, а может и мошенничество, ввергли его с женой в бедность, почти уничтожили; и женщине, которая, невидимая для всех, сидела за мутными занавешенными окнами, исполненная ненависти к мужу, в то время как он трудился на нее в поте лица. Он сделался ее рабом; определенно, целые часы визга и брани сломили его дух, иначе он бы восстал против своего унизительного лакейства – какова бы ни была его вина. Лишь на пару часов отпускала миссис Лэбсон своего мужа, чтобы он мог подышать воздухом и размяться, поддержать физические силы для того, чтобы продолжить рабскую жизнь, чтобы вернуться в замкнутое пространство, пропитанное враждебностью.

Бывает, стоит только затронуть тему, как самые обыденные ежедневные мелочи ощетиниваются аллюзиями и намеками, с темой связанными. Так произошло и в нашем случае: едва нам открылась тайна Дома-на-Углу, мы с Джимом уже не могли избавиться от ощущения, что запущен обратный отчет. Вот именно: у нас были ассоциации с часовым механизмом, мы не сомневались, что часы неумолимо тикают, что стрелки беззвучно движутся к роковому часу. Это было странно, это было фантастично; я гадал, к какому именно событию ползет время. Будет ли стрекот – предупреждение нам, что час настает? Или мы провороним его, поймем, что он пробил, по внезапной судороге, по отзвуку потрясения? Разумеется, сама идея была игрой моего воображения; но она завладела мною, и всякий раз, проходя мимо Дома-на-Углу, я с тревогой косился на мутные окна, как если бы они были циферблатом, шкалой, по которой можно судить о том, насколько далеко зашел процесс в пределах этих краснокирпичных стен.

Читателю следует понимать, что последовательной серии впечатлений у меня не было. Мы с Джимом не живали в Фирхеме подолгу, промежутки между нашими приездами равнялись неделям или целым месяцам. Определенно одно: с тех пор как тема была поднята, мистер Лэбсон встречался нам все чаще и чаще. День за днем мы видели его тщедушную фигурку на поле для гольфа – он держал дистанцию и уходил всегда раньше нас. Однажды мы почти подкрались к нему, почти застигли врасплох. В тот день с утра сгустились тучи, и мы с Джимом решили пропустить две лунки; мы рассудили, что на случай внезапного шторма лучше будет оказаться поближе к укрытию, вот и прошли напрямик через раф [26] к лунке, от которой