Шепот в тишине. Мистические истории - Марика Макей

и фото, одно-единственное, чудом сохранившееся в семье друзей. Самих друзей давно не было, а фотоальбомы остались, и дети-внуки отсканировали карточки, загрузили на сайт, где легко можно было составить свое семейное древо. Вместе со снимком выложили и отсканированный оборот – «Для семьи Ивановых на долгую память от семьи Колесовых».

Зинаида и Михаил Колесовы.

И сын Савелий, еще не рожденный на тот момент.

Имя у деда сохранилось и в войну. А вот фото…

Настя списалась с детьми-внуками, договорилась обо всем, оплатила пересылку – и по почте прилетело заказное письмо, где в картонных стенках хранился старый снимок. Настя увеличила его, распечатала в ателье и вставила в большую раму. Принесла деду, стоя за фотографией так, что ее саму было не разглядеть:

– Вот, деда. Это твои мама и папа. Смотри, ты же просто мамина копия…

Они давно умерли, конечно. Отец погиб под бомбежками, когда шел на работу, мать скончалась в голодающем блокадном Ленинграде. Они ждали сына на небесах, но Настя не собиралась отдавать деда так просто. Столько лет прождали, подождут и еще.

Она надеялась, что дед сам захочет жить.

Он смотрел влажными глазами не отрываясь. Потом рявкнул:

– И чего стоишь столбом?! Дома жрать нечего, иди хоть супа свари. А снимок вон туда поставь, к стенке. Пусть стоят.

Она с улыбкой вышла, бросила взгляд на прощание – дед сидел напротив фотографии и смотрел, кажется, на маму. В сгорбленных его плечах, в дрожащих пальцах, в складках у тонкого нервного рта Настя видела то, чего и добивалась. Ради него, ради деда.

С первой получки купила не цветы, а свечи-капельки. Вспомнилось, как мертвый Семен жег их на могиле и все вокруг озарялось теплым светом. Он не приходил больше, а от редких ночных визитеров Настя отмахивалась словами «спасибо, нашли уже» и «да хорош мне мешать, дайте выспаться перед работой». Жизнь возвращалась в привычное русло. Вечером купить деду топленое молоко и булочку в сахарной пудре, в пятницу отпроситься и свозить его, навьюченного кислородом, к врачу. Ночью поглядеть комедию перед сном, вымыть ванну, чтобы соседка не горбатилась, закрыть кредит.

Никакого Новодевичьего кладбища, черных безлицых теней со свернутой шеей, могильных камней.

Только она, Агния Львовна Барто. Настя опустилась на колени, не боясь измарать джинсы, зажгла сразу несколько свечек и наклонилась, почти касаясь памятника губами.

Шепнула одно-единственное слово:

– Спасибо.

И ушла.

Надя Сова

Кладбище

О том не рыдали,

Что дом догорает.

Дом догорает. Narquoisъ

Скрипело старое кресло, оставшееся после деда. Жалобно звякали в шкафу фарфоровые чашечки прабабки. Пытались привлечь к себе внимание. А я смотрела перед собой, пытаясь понять – это я нашла то, что искала, или оно само нашло меня?

Оно смотрело не мигая, трогая кресло и перебирая чашечки. Смотрело моими глазами, трогало моими руками. А я сидела, стискивая бесполезный телефон. В этой комнате меня было двое.

* * *

Былички, легенды, необычные происшествия. Люди вокруг меня сталкиваются с непознанным, рассказывают об этом с благоговейным трепетом. А я просто сижу и слушаю, мне совершенно нечего рассказать. Не было у меня ни встречи с анчуткой, ни дыхания полуденницы. Да даже кикимора не портила жизнь ни мне, ни моим соседям.

«Радуйся, – говорили мне рассказчики. – Тебя они не трогают, не портят жизнь. И не ищи с ними встречи. Потому что раз увидишь, больше спокойно жить не сможешь».

Спокойной-то жизни мне и не надо было. Моя спокойная жизнь превратилась в невозможное болото. День сурка, где утром я ехала на пары, потом на смену в магазин, потом домой. Ужин, спать, пары, смена, повторить. Компания у меня подобралась в институте странная, мы почти не ходили вместе гулять. Все либо работали, либо учились. В том году даже на праздниках не получилось пересечься. Я набрала смен, потому что в праздничную неделю они шли по двойной ставке, подруга моя уехала к родне куда-то под Мурманск. Еще одна подруга засела готовиться к экзаменам. Не знаю, зачем ей это, все равно по одной половине предметов у нее был автомат, а по другой преподы ей за одно присутствие ставили «отлично». В этом году ничего не поменялось. Разве что октябрь выдался теплым и солнечным. Я уже третью неделю носила плащ, который очень любила, и думала лишь о том, на что потрачу зарплату.

А потом поняла, что больше так не могу. Мне нужно вылезать из этого болота. Хочу приключений, стать свидетелем какой-нибудь истории. Не обязательно участником, можно просто подсмотреть одним глазком, чтобы потом всем рассказывать, страшно понижая голос. А приключения все не находились. На моем обычном маршруте – автобус, метро, пройти через парк – было обычно, спокойно и понятно. Все слишком обычно.

И тогда я решила сама создавать приключения вокруг себя. Вот поезд остановился в тоннеле не потому, что диспетчер это передал машинисту, а потому, что огромное существо засело в самом центре, пасть раззявило и ждет, когда мы в нее заедем. А машинист знает, где это существо сидит, и специально слепит его фарами. В тоннеле они включаются ярко, бьют далеко. Существо негодует, вздыхает и отползает в соседний тоннель, вдруг там будет неопытный машинист, и тогда весь состав можно будет заглотить в один присест!

Жаль только, что эта история не сойдет за быличку. Вообще, кому нужны мои фантазии?

Пытаясь вырваться из дня сурка, я закапывалась туда все глубже. Уже и существо в тоннеле больше не вызывало интереса: есть и есть. Деревья все больше раздевались, оголяя ветки в ожидании нового наряда. Ходить через парк становилось с каждым разом все темнее. Среди деревьев чудились странные поломанные фигуры, и я даже не пыталась придумать что-нибудь необычное. Побыстрее бы до дома добежать.

* * *

Живет ведьма Галина, никого не трогает, живет дворник Антон, метет улицу каждый день. Каждый день смотрит вслед ведьме Галине и плюет на то место, куда наступала ее нога. Потом плевок сметается метлой – как бы кто не заметил, что дворник Антон не любит ведьму Галину. А той все равно. Она была когда-то красивой женщиной, умела управлять вниманием мужчин. Но время безжалостно, а со временем сотрудничает жизнь. И вот эта жизнь лупит наотмашь, отбирает красоту