Шепот в тишине. Мистические истории - Марика Макей

Настя почти не расстраивалась из-за подобных сцен, а вот маму они ранили. Обижали ли они еще и отца, спросить было сложно – он вечно мотался с одной вахты на другую, а вернувшись, казался всем вокруг и даже самому себе таким чужаком, что все просто дожидались его очередного отъезда. Зато в сообщениях с отцом болтали подолгу, много и весело.

Настя выдохнула свою просьбу перед могильным камнем и в конце концов запнулась, перекрестилась, выдавила глухое «аминь». Дед захохотал под запотевшим пластиком – в последнее время кислородный концентратор требовался ему все чаще, и Настя побоялась везти его без переносного голубовато-облезлого баллона и маски. Губы у деда были розовые, щеки алели румянцем. От злости.

– В нем ярости столько, что он века еще проживет, – успокаивала Настя маму, гладя ее по руке. Мама кивала.

Ничего после просьбы к Агнии Львовне не произошло – не высунулся из-под куста, будто подслушав, уголок секретного документа, небо не прорезалось молнией, и только папоротники все так же мерно, словно человеческое дыхание, шелестели в тишине. Настя поклонилась памятнику, взялась за коляску и медленно побрела к выходу. Не верилось, что все закончилось.

Дед пикировал, пытался уколоть больнее, пожаловаться, Настя не слушала его. Повезла коляску к Москве-реке, подышать и успокоиться. Дед замотался в плед и уставился на воду в молчании, а спустя время, кажется, даже немного оттаял. Он ведь тоже соскучился по прогулкам не мимо ближайшей «Пятерочки», старого киоска с газетами и вечно шумной детской площадки, но и по городу. По жизни.

– А ты слушал ее передачи? – спросила Настя. – Ну которые по «Маяку»?

– Делать мне больше нечего.

– И зря. Я книжку скачала, в метро листаю теперь. Тоже «Найти человека», и сколько там историй о потерянных детях, о родителях, которые и спустя десятки лет искали, не теряли надежду, по мелочи какой-нибудь определяли, по глупости, и Агния Львовна помогала им, и вся страна помогала…

– Мои вот не сильно искали.

– Откуда ты знаешь? Может, они погибли.

– Утешила, внученька.

– А ты сам хоть пробовал их найти? Эти выпуски по двадцать пять минут на радио шли, по пятнадцать человек за выпуск. Тебя среди них не было, я проверяла. Хочешь послушать? Есть оцифрованные записи, я могу их тебе принести.

– Не надо.

– Так искал?

– Зови карету. Я устал, мне плохо.

Ничего он не искал. Город тонул во тьме, мелькал желтыми огнями встречных фар. Деда усадили на переднее сиденье, крест-накрест пристегнули черными ремнями. Настя замотала его худые колени в плед, а сама спряталась за плечом.

Еще живая бабушка рассказывала ей, как он помыкался немного, черкнул пару писем, где не было ни фамилий, ни адресов. Конечно, родителей не нашли. Дед тут же плюнул, сказав, что никому в их время нельзя довериться со своим горем. Сложил руки и принялся ждать. Так и прождал всю жизнь, как-то быстро канув прямиком в старость. С годами дед перестал ходить, только катался по дому на дребезжащем железе, гонял к себе скорую помощь по три раза на неделе и откладывал всю пенсию на похороны.

– Мы тебя закапывать будем пышнее, чем генсека, – ругалась мама. – Хватит жадничать! У Насти заочка платная, мы с подработок не вылазим, а денег – шиш, и у нас император такой, царь, который пенсию в носок прячет. А яйца тебе на что покупать, а? Жрать внучке для тебя на что готовить?

Дед пыхтел, совал ей пару бумажек в месяц, но не сдавался.

Насте становилось его жалко.

Она завезла деда в квартиру, помогла ему перелечь на узкую кровать-полуторку, выщелкнула таблетки в ладонь. Дед запил их водой, высоко запрокинув голову, задергал кадыком на дряблой белой шее. Выставил Настю вон, чтобы не мешала ему спать. Ей недалеко было добираться до дома – в соседнюю квартиру на той же лестничной площадке. Соседка уже спала. Раньше она приглядывала за боевым и вечно бегающим дедом, что-то стряпала, следила за приемом лекарств, а потом призналась, что больше никак не может, тяжело. Предложила сдавать Насте комнату за копейки, чтобы та не моталась из области на учебу. Настя согласилась. Они жили с дедом теперь почти что вместе, разделенные одной лишь бетонной стеной.

Все началось той же ночью.

Настя лежала на диване, свернувшись калачиком, прятала замерзший кончик носа под одеялом. То проваливалась в сон, то вновь выныривала из темно-синей глубины, удивляясь, какой же вокруг нее стоит холодный воздух. Волосы липли ко лбу, кончики пальцев немели. Перед глазами мельтешили резные, будто фетровые папоротниковые вайи.

Шаги. Соседка, наверное, проснулась, пошаркала в туалет. Прислушаться, ощущая что-то не мыслью даже, а самим телом, всей сутью своей, волосками на коже. Дом был старый, давно отживший свое, но дед упрямо отказывался уезжать отсюда, повторяя, что любая дыра в здешних обоях ему роднее семьи. Настя хоть и не успела сродниться с чужой квартирой, но все же выучила в ней каждый звук.

Она открыла глаза и уставилась в вышитый узор на диванной спинке. Шаги вернулись обратно, не прошлись даже – пробежали. Легкий топоток, невесомый, колкий. Никакого скрипа.

Соседка так бегать не могла.

Настя не шевелилась. Косилась на телефон у дальней стены, на длинный мутно-белый провод зарядки – на всю комнату была одна розетка, которая искрила от переходников, да и Настя все равно по пять раз за ночь вставала то в туалет, то попить, то помучиться мыслями о жизни и своем будущем. Теперь телефон остался вне зоны досягаемости.

Под одеялом было как-то надежнее.

Снова шаги, ходит-бродит, словно ищет. Кто это, воры? Тоже скрипели бы половицами. Дедова душа? Нет, дед явно не собирался умирать, по крайней мере, сегодня. Агния Львовна?.. Настя встряхнулась. Стоило ей, трусихе, сунуться на кладбище, как сразу полезла в голову всякая чушь. Соседи где-то мечутся, а стены тонкие, как папиросная бумага. Вот и слышно все.

Скрипнула дверь Настиной комнаты.

Она хотела позвать соседку, но шепот застрял в горле.

Дверь снова тихонько закрылась, до щелчка. Шагов не было. Это, чем бы оно ни было, очутилось в комнате.

Нашло.

Настя почти не дышала, боясь это нечто приманить. Закрыла глаза, прикинулась спящей – может, тогда все обойдется. Скрючилась так, что заломило мышцы, а в голове пульсом прорезалась красная, в мелких иголочках боль.

Тишина, и ни звука больше,