Не бойся меня - Дарина Александровна Стрельченко

тобой. И я все еще борюсь с собой. Но ты сама дразнишь меня. Сама заставляешь думать о том, почему обрезала косы. О том, как удивительно черные, жесткие и короткие пряди касаются твоей шеи, когда ты озираешься. Ты сидишь за столиком, склонив голову, и длинные белые серьги поблескивают, почти касаясь плеч. Ты читаешь что-то. Интересно – что? Я тоже хочу прочесть это.

Са-ша.

Я перемещаюсь за другой стол, чтобы смотреть на тебя в профиль. Круглый широкий вырез кофты на спине – я вижу два выглядывающих позвонка, они похожи на зерна или виноград. Ты чуть горбишься, и темная ткань морщится, переливаясь. Это шелк. Мне хочется почувствовать, как он мнется и скользит под ладонью, если положить руку тебе на спину. Так, чтобы кончики пальцев касались голой кожи в вырезе, а ладонь упиралась в лопатку.

У тебя острые лопатки, Саша. Они не выпирали так месяц назад, и скулы тоже не казались такими острыми. Ты похудела. Ты пьешь только чай и, даже когда Вадим заказывает салат и пиццу, не берешь ни кусочка. У тебя нет аппетита? Жаль, если это из-за меня. Ты улыбаешься Вадиму, тебе так хорошо здесь. Ты очень вписываешься в это место – книжная и кофейная девочка, мягкая и спокойная, удобная и амбициозная. Тебе идут эти этажерки, золотые огни, запахи, звуки и легкие полуслучайные касания пальцев – когда вы с Вадимом сталкиваетесь руками над сахарницей, когда ты все же тянешься за куском пиццы. У тебя длинные тонкие пальцы. Кольца делают их еще длинней, еще тоньше. Я хотел бы, чтобы ты носила длинные кольца в несколько витков, кольца-спирали.

Ты улыбаешься Вадиму. Ты так красива – склонив голову, сидишь нога на ногу в этой нелепой клетчатой юбке. Цепь сережки касается темного шва на плече, блестят глаза, и чуть взъерошены короткие пряди. Свет торшера углубляет тени на твоих лице и руках; ты то и дело оглядываешь зал, ты видишь меня, но ты не видишь меня, Са-ша.

Глава 4

Куклы и клетки

Это был первый вечер кукольной ярмарки – и это наконец-то была настоящая весна: с карамельным блеском в лужах, с широким прозрачным воздухом, который хочется, но невозможно вобрать весь, с запахами мокрой земли и набухших почек. Саша едва удерживалась от того, чтобы перепрыгивать через лужи, а не чинно обходить по чавкающим обочинам. В одном месте, у автобусной остановки на Ленина, лужа была настолько огромной, что ни обойти, ни перепрыгнуть ее не было никакой возможности. Саша оглянулась на Вадима, уверенная, что просто пройдет лужу насквозь, прямо по коричневатой воде, в которой отражались тополя, аптека и золотые закатные искры. Но Вадим покачал головой – высокий, немногословный, привычно сдержанный. Отодвинул ее. Перешел лужу вброд в своих черных больших ботинках. И протянул руку с той стороны:

– Прыгай.

– Я тебя собью! – засмеялась Саша.

– Не собьешь, – серьезно сказал он.

Саша отошла на несколько шагов. Поежилась, посмотрела в карие глаза Вадима. Разбежалась и прыгнула, перелетев лужу под свист и брызги подъезжающего автобуса. Под скрип тормозов и шипение дверей схватила за руку Вадима, врезалась в него, почти впечаталась в светлую куртку с карманами и заклепками. От куртки пахло весенним холодом и стиральным порошком. Вадим аккуратно «отлепил» Сашу от себя.

– Цела?

– Цела.

– Сказал же: не собьешь.

Твердо встав на ноги, Саша не сразу сообразила выпустить его руку. Они так и пошли дальше – немного неловко, слегка нелепо. Саша улыбалась, поглядывая на заляпанные грязью ботинки и слушая, как во все свои воробьиные глотки чирикают воробьи.

Они с Вадимом шли на концерт, открывавший тридцать шестую Международную кукольную ярмарку в Кавенецке.

Солнце еще не село, но старый парк, ежегодно отводимый под ярмарку, сиял зелеными и красными огнями, звенел флейтами, трещотками и захлебывался от восторга детскими голосами. Вряд ли дети могли оценить старинных марионеток и мастерство кукловодов, но кроме них здесь были гирлянды на мокрых ветках, сладкая вата, горячий виноградный сок и сдобные булочки, классики по всему асфальту, бесконечные игры, в которых можно было выиграть кукол – от маленьких пупсов до коллекционных фарфоровых недотрог. Здесь были цветные флаги, карусели и музыка, пестрые книги, аниматоры и актеры, шатры и звон серебряных колокольчиков и бубенцов.

От детей – как и всегда в первый день – было не протолкнуться. Саша переглянулась с Вадимом и поняла, что он думает о том же: вспоминает, как они сами сновали здесь, пританцовывая, выигрывая кукол и леденцы, выпрашивая у родителей денег на горки, карусели и на гадалку, из мешочка которой зеленые попугайчики вытаскивали счастье на крохотном, сложенном трубочкой листке.

Сегодня их ждали места в самом центре верхнего ряда амфитеатра. До сцены было не близко, но вид открывался не только на саму сцену, но и на всю ярмарку: на ряды и шатры, на факиров, балаганы и сказочные деревянные часы на старом тополе, которые каждый час золотым ключом подводили Пиноккио или Буратино.

– Как в детстве, – задумчиво и весело сказала Саша.

Вадим кивнул. А потом показал на сцену.

– Вовремя мы. Кажется, начинают.

В сумерки, стремительно обволакивающие парк, вонзились изумрудные лучи – холодной ажурной сеткой. Сцена вспыхнула синим, затем лиловым и, наконец, алым. По ее краю побежали золотые огни, и людское море хлынуло, ликуя, вперед. Саша тоже подалась к сцене, краем глаза заметив, как Вадим роется в карманах. Билеты ищет? Очки? Но Вадим вытащил не билеты и не очки. Он вложил Саше в ладонь золотистый хрустящий пакетик с орешками. Арахис в сахаре. Это напомнило такие давние, такие далекие школьные времена, что Саша едва справилась с комком в горле. Горьковато-сладкий вкус, шелуха, жженый сахар, сухие скользкие ядра на языке. Свет прожекторов, сцена, полыхнувшая надписью «Куклы Кавенецка», тревожная и манящая музыка, совершенно чарующая, и совершенно весенний воздух, и весь этот блеск, выплывший месяц, трепещущие на ветру флаги, делавшие весеннюю грязь под ногами волшебной сияющей сказкой, отражением, а может быть, изнанкой реального мира, куда так хотелось попасть… Хоть на час. Хоть на миг. И ничего этого не было бы, останься она в Москве. Был бы стерильный, тщательно вентилируемый воздух «Эклектики», третья чашка лавандового рафа за вечер и бесконечные строки, плывущие перед глазами.

Со сцены пели, естественно, о куклах: хиты вроде «Куклы колдуна»[32] и «Песни кукол»[33]. Потом кавенецкий ансамбль сплясал «Ма́стера мастериц», а потом крохотные девочки в черных бархатных платьях, с черными ленточками в торчащих косах станцевали