Не бойся меня - Дарина Александровна Стрельченко

Селищи, Бабино, Коркино и Глушицу. Ты смотришь в окно из-под полуприкрытых век, и все вокруг если и думают о тебе, то уверены, что ты спишь. Я думаю только о тебе, и я знаю, что ты не спишь. Я не могу разобрать твоих мыслей, но мне кажется, ты, глядя на мелькающие платформы, провода, вокзалы, думаешь о том, как велик даже твой крохотный мир.

О, девочка моя.

Ты засыпаешь сидя, не сняв свитер, под приглушенное хихиканье девчонок, играющих в карты под одеялом. В вагоне давно погасили свет, остались только бледные лампы в проходах. Я рассматриваю тебя в свете пролетающих фонарей. На лице мелькают снежные тени, вздрагивают ресницы, кончики губ поднимаются в легкую светлую улыбку. Тебе, наверное, снится, что ты уже дома. Я тоже хотел бы оказаться дома. Но до моего дома слишком далеко, мой дом недостижим, нереален, не существует.

Я не сплю, выжидая, когда проснешься ты. Подойти к проводнице и уточнить, куда едет девушка на сорок девятом месте, – слишком очевидно. Сопоставить время списания денег с твоей карты и время исчезновения из продажи одного из билетов поезда номер пятьсот сорок один Москва – Санкт-Петербург? Реально, но много нюансов: деньги с карты списываются не сразу, а купленный билет тоже отображается на сайте с небольшим опозданием. Секунды, а то и минуты запросто могут не сойтись. Остается только следить за тобой – что вовсе не работа, а удовольствие. Крепкое сдержанное любопытство. Болезненное наслаждение.

Следить, как сквозняк трогает твои волосы. Как блики скользят по крупной декоративной пуговице на свитере. Как ты задремываешь, нахохлившись, обняв себя руками, и приваливаешься к окну. Пунктир фонарей, влажные грязные дорожки по стеклу, дрожащий на твоем лбу мертвенный ночной станционный свет. Я пытаюсь вслушиваться в твое дыхание, но в вагоне слишком много звуков. Тогда я включаю твой плейлист из «ВКонтакте».

Я выберу светлые нити,

Вплету в твои долгие косы,

Вплету в наши тихие дни.

Далекие зимы тяните,

Скликайте рассветные росы,

Оставьте нас в поле одних,

Оставьте нас в поле одних.

На краешке карты одних.

И все-таки я чуть не упустил тебя, Са-ша. Уснул. И проснулся как от толчка. Да так оно и было: поезд резко остановился на станции, едва рассвело, я не сразу узнал тебя в темной шапке – в Москве ты шапку никогда не носила. Неужели все время прятала в рюкзаке?

Ты хватаешь вещи и быстро идешь по проходу, спотыкаясь о чужие чемоданы, огибая свесившиеся с полок руки и ноги. За окном проплывает вокзал.

– Кто в Кавенецк? Выходим, стоянка одна минута!

Незашнурованные ботинки, куртка, которую я перебросил через руку, торопливый бег по вагону, тамбур, переход. Я выхожу на платформу из другого вагона – сонный проводник не обращает на меня никакого внимания. В глазах рябит от мерцающей надписи на крыше маленького вокзала: «Кавенецк». Я так и думал. Конечно же, никакой не Вилюйск, указанный у тебя в паспорте. Конечно же, Кавенецк, фотографии которого изредка мелькали в твоем удаленном профиле.

На платформе почти нет людей. Никаких многоярусных мостов, никаких толп – только рельсы, выплывающие из бесконечности и уходящие в бесконечность. Синий небесный блеск по серебру металла, крупинки снега на черном щебне и гудки, разносящиеся в прохладном провинциальном просторе.

Я оборачиваюсь. Глаза слезятся. Ты обнимаешь кого-то; горько, ревниво екает внутри, прежде чем я понимаю: это же твоя мама. Просто мама. Я иду следом за вами, стараясь не попадаться на глаза и держать дистанцию. Но осторожность излишня: ты ведешь себя так беспечно, что, кажется, моя девочка, ты решила, что упорхнула на другую планету. Что спряталась, скрылась и до тебя не дойти и не дотянуться.

Я шагаю, сторонясь людей. Под ногами все еще лежит снег – в Москве он сошел уже давно. Здесь так много голубей, но так тихо: даже их курлыканье, шум машин и редкие прохожие не дают звукового фона привычной силы. Все кажется медленней и глупее, даже вы с мамой шагаете впереди, обнявшись, так, словно двигаетесь по колено в тумане или в чем-то тягучем и вязком. Узкие улицы и бледное, едва ли не зимнее солнце. Здесь совсем слабо пахнет весной и еще царствуют холода.

Пожилые женщины, дети, мамы с колясками. Голуби, грачи и вороны, «Пятерочки» и «Магниты». Один из сотен городов – безликий, живущий своей маленькой жизнью.

Я то и дело сверяюсь с картой, подмечая ориентиры: вокзальная площадь с памятником, ларьки, стеклянная стена торгового центра с пафосно-нелепым провинциальным названием. Дальше, за многоэтажками, – низкие, похожие друг на друга кварталы, уродливо обрезанные тополя, мост. Я словно оказался там, где провел детство: такая же глушь, такая же депрессивная серость между зимой и летом. Мне кажется, будто время не движется. Будто я по-прежнему там, в том, прошлом, веке. Но ты, юная, яркая, храбрая и непокорная, – живое доказательство, что все эти годы время шло. Я старился. Ты взрослела. Спасибо твоей пьяной и откровенной графе «О себе» за то, что мы встретились в этих временах, веках и печалях.

Шагая за вами, я добираюсь почти до твоего дома – а куда еще вы могли пойти? – и узнаю́, что ты живешь на Гречишниковской улице, в доме номер тринадцать. По досадной случайности – из двора выезжает мусоровоз – я не успеваю увидеть, в какой вы вошли подъезд. Когда мусоровоз, грохоча, скрывается в переулке, все двери уже закрыты. Следы на снегу тут всюду, и я не вижу подсказок, за какой из металлических створок вы скрылись. Пока не вижу.

Я стою у изрисованной граффити арки и думаю о тебе, рассматривая окна. Недавно я рассматривал окна твоего общежития. Ты верила, что уехала из Москвы куда подальше – но оказалась еще ближе ко мне. Са-ша. Са-ша. Са-ша… Чтобы вычислить номер твоей квартиры, мне понадобилось не больше часа: никаких спецсредств и шпионских игр, а только прогулка вокруг дома и внимательное изучение фотографий, которые ты выкладывала, когда приезжала домой. Фото кухонного подоконника с книгами. Фото из окна твоей комнаты. На обоих за стеклом – старая синяя сталинка, пятна плесени у водосточной трубы, надпись черной краской: «Оставайся ради себя. Ради того, кем ты можешь стать, когда перестанешь бояться»[31].

Вот они, твои окна. Вот оно, окно твоей комнаты: четвертый этаж, балкон с пластиковыми рамами, дождевой потек с крыши и белые шторы.

Не бойся меня, Са-ша.

Я наблюдаю за