Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

– Фрэнк!

– Да, это я, – со смехом откликнулся тот. – В чем дело?

– Что ты с собой сотворил? – пораженно спросил Дарси, беря его за руку. – Ты снова мальчишка!

– Ах, мне многое нужно тебе рассказать. Трудно будет в это поверить, но я докажу… – Неожиданно он умолк и предупреждающе вскинул руку. – Тише! Мой соловей запел.

Теплая улыбка узнавания, которой Фрэнк встретил своего друга, сменилась на его лице восхищением, с каким мужчина слушает голос своей возлюбленной. Рот приоткрылся, показав ряд белоснежных зубов, а взгляд устремился так далеко, будто созерцал нечто недоступное обычному зрению. Потом что‐то спугнуло птицу, и пение смолкло.

– Да, многое нужно рассказать, – повторил Фрэнк. – Как же я счастлив тебя видеть! Однако ты выглядишь бледным и утомленным. Еще бы, после такой‐то лихорадки! Никаких возражений: ты остаешься у меня до тех пор, пока не восстановишь силы. Сейчас июнь – значит, по меньшей мере на два месяца.

– Ах, я не могу настолько злоупотребить твоим гостеприимством!

Фрэнк взял Дарси под руку и повел его по лужайке.

– Злоупотребить? Кто говорит о злоупотреблении? Я прямо скажу тебе, когда устану от твоего общества. Только, помнится, мы совсем друг другу не надоедали, когда снимали вдвоем студию. Впрочем, дурно говорить об отъезде, когда ты едва приехал. Пройдемся до реки, а там и ужин подоспеет.

Дарси вынул портсигар и предложил Фрэнку. Тот со смехом покачал головой:

– Нет, спасибо! Боже, а ведь я когда‐то и правда курил. Как странно!

– Бросил?

– Не знаю, наверное. Во всяком случае теперь я не курю, равно как не ем мяса.

– Очередная жертва на дымящемся алтаре вегетарианства?

– Жертва? – переспросил Фрэнк. – А похож я на жертву?

Он остановился у воды и негромко свистнул. В следующее мгновение раздался плеск крыльев, и камышовая курочка, перелетев реку, взбежала по склону берега. Фрэнк с нежной осторожностью взял ее на руки и стал гладить по голове, а курочка прижималась к его груди.

– В порядке ли наш домик среди камышей? – мурлыкал он. – Здоровы ли мы? Благополучны ли наши соседи? Давай, милая, домой! – И он подбросил курочку в воздух.

– Какая ручная птица! – с удивлением заметил Дарси.

– Весьма ручная, – согласился Фрэнк, провожая ее взглядом.

За ужином Фрэнк расспрашивал Дарси о его делах и достижениях за те шесть лет, что друзья не виделись. Для Дарси эти годы были полны событий и успехов. Он прославился как портретист, и популярность обещала продержаться долгие годы, так что свободного времени у него было немного. Около четырех месяцев назад он перенес тяжелый тиф и теперь приехал к другу отдохнуть и восстановиться в уединении.

– Итак, ты добился успеха, – резюмировал Фрэнк. – Я в этом не сомневался. Член-корреспондент Королевской академии художеств с перспективой повышения, купаешься в деньгах… Ах, Дарси, а много ли счастья ты видел за эти годы? Ведь оно – единственное непреходящее имущество. И много ли ты узнал? Не говорю об искусстве – в этом даже я мог бы преуспеть.

Дарси рассмеялся.

– Даже ты? Дорогой мой, да все, что я узнал за эти шесть лет, тебе было известно еще в колыбели. Твои старые картины стоят огромных денег. Ты больше не пишешь?

Фрэнк покачал головой.

– Нет, я слишком занят.

– Что же ты делаешь? Прошу, расскажи. Меня все о тебе спрашивают.

– Делаю?.. Пожалуй, я занят ничегонеделанием.

Дарси бросил взгляд на молодое сияющее лицо друга.

– Что ж, это занятие, похоже, тебе на пользу. Теперь твоя очередь рассказывать. Ты читаешь? Учишься? Помнится, ты говорил, что художнику весьма полезно было бы целый год посвятить изучению чьего‐нибудь лица, не делая ни единого наброска. Ты этим занимаешься?

Фрэнк снова покачал головой.

– Совершенно серьезно говорю: я ничего не делаю и все же никогда еще не был так занят. Взгляни на меня – разве я не изменился?

– Ты на два года меня младше – по крайней мере, был. Значит, тебе тридцать пять. Но не знай я тебя раньше, не дал бы больше двадцати. Однако стоило ли посвятить шесть лет напряженных занятий тому, чтобы выглядеть на двадцать? Это больше пристало моднице, – заметил Дарси.

Фрэнк расхохотался.

– Впервые меня сравнивают с этой хищной птицей!.. Не тому я посвящал время, да и вообще довольно редко обращаю внимание на этот побочный эффект своих занятий. Впрочем, если задуматься, он неизбежен. Так или иначе, это не очень важно. Действительно, мое тело стало моложе. Но куда существеннее то, что помолодел я сам.

Дарси отодвинулся от стола и внимательно поглядел на друга.

– Так ты этим занимался?

– Да, во всяком случае отчасти. Подумай, что значит молодость! Это способность к росту. Разум, тело, дух растут, крепчают, с каждым днем живут все более полной жизнью. Такое дорогого стоит, учитывая, что обычный человек после расцвета с каждым днем теряет жизненную силу. Достигнув пика развития, он проводит так лет десять, может, двадцать, а затем медленно, незаметно слабеет. В тебе уже видны признаки возраста – в твоем теле, разуме, возможно, в творчестве. Ты стал менее энергичен. А я, когда достигну расцвета – который уже близок, – о, ты увидишь!..

На синем бархате неба загорались звезды, а на востоке, над темным силуэтом деревни, сизый горизонт предвещал скорый восход луны. Белые мотыльки призрачно реяли над клумбами, и ночь кралась на цыпочках среди кустов. Внезапно Фрэнк встал.

– Ах, самый блаженный миг! – негромко проговорил он. – Сейчас вечная бессмертная река жизни течет близко как никогда, и я почти окунаюсь в нее. Помолчим немного.

Встав на краю веранды, Фрэнк раскинул руки, глубоко вдохнул и надолго задержал дыхание. Проделав так раз шесть или семь, он вернулся к Дарси.

– Все это покажется тебе безумием, но, если ты готов выслушать самое откровенное признание в моей жизни, я расскажу о себе, – предложил Фрэнк. – Только пойдем в сад, если для тебя не слишком сыро. Я никому еще не рассказывал, а вот тебе хотел бы. Это долгая история, и я даже пытался записать все, что узнал.

Друзья устроились в благоуханном полумраке беседки, и Фрэнк начал свой рассказ.

– Помнишь, как много лет назад мы рассуждали о том, что из мира ушла радость? Тому способствовали многие причины, одни, по сути, хорошие, другие – совершенно дурные. К хорошим я отношу определенные христианские добродетели: самоотречение, смирение, сострадание, стремление облегчить участь страждущего. Однако из них проистекают дурные явления: напрасное самоотречение, аскетизм ради аскетизма, бесцельное, не несущее никакой пользы умерщвление плоти и чудовищная, кошмарная болезнь, которая несколько веков назад разорила Англию и до сих пор мучит нас, как ее наследников, – пуританство. Это была страшная чума. Неотесанные мужланы учили, что смех, радость и веселье – зло. Трудно найти более греховное и богохульное учение. Ведь какой грех распространен более всего? Уныние. Такова истина. Я всегда считал, что мы созданы быть счастливыми и радость – самый божественный