Проходите, раздевайтесь - Людмила Станиславовна Потапчук

А потом я услышал песню. Колыбельную.

Пела Руслана. Низким, мелодичным голосом, тихо, еле слышно. Пела песню, которую я сам помнил с детства, с того времени, когда я жил еще с мамой и папой, а не с бабушкой. Пела и медленно шла к девочке Зине.

Баю-бай, баю-бай,

Поди, бука, на сарай.

Поди, бука, на сарай,

Коням сена надавай.

Кони сена не едят,

Все на буку глядят.

Баю-бай, баю-бай,

Поди, бука, за сарай,

Поди, бука, за сарай,

Мою детку не пугай.

Я за веником схожу,

Тебя, бука, прогоню.

Поди, бука, куда хошь,

Мою детку не тревожь.

Баю-бай, баю-бай…

И на этих последних «баю-бай» она, Руслана, уже сидела на полу и держала на руках девочку. И пела, пела свое немудрящее «баю-бай». И это грязненькое злобненькое существо, подумать только, обняло Руслану за шею и совсем закрыло свои пустые страшненькие серые глаза. И так лежало, сцепив на Русланиной шее тощенькие ручки, а потом еще принялось довольно громко посапывать.

А Руслана пела все тише и тише, и совсем замолчала. И только иногда шипела тихонечко: шшш.

На нас, когда мы зашевелились и вразнобой стали к ней подходить.

На шумных испуганных родителей с еще более шумными детьми, которые по очереди появлялись то из одного, то из другого кабинета.

На маму Ивана, заплаканную и опухшую.

На своего отца, очень удивленного и виноватого, с каким-то нелепым, по-детски нахмуренным лицом.

И все слушали ее «шшш» и затихали, и девочка спала и не просыпалась.

И еще долго, очень долго Руслана качала эту девочку и прижимала к себе. А потом медленно и осторожно положила на скамейку и тихонько сняла со своей шеи ее ручки. И девочка все спала.

И мы, еле ступая, все пошли к выходу – молча. И когда я почти дошел до лестницы, то оглянулся.

И увидел, что на скамейке больше нет никакой девочки.

И мы все прошли в открытый гардероб, и разобрали, немножко толкаясь, свою одежду, и тихо друг перед другом извинялись за то, что толкаемся. И вышли нестройной толпой через открытые двери в колючую и свежую зимнюю ночь.

Не приходи к нам

– И долго нам идти еще?

– Настырный, ну что ж ты такой настырный. Вот сюда поворачиваем, сейчас все будет.

– Я, конечно, прошу прощения, Дарья, но зачем ты меня посылала в библиотеку, если все равно собиралась разговаривать с ее соседями и даже с директором кладбища?

– А затем, Ванюшечка, что мне нужна была точная дата ее смерти. Ну и вообще, информация – сила, если ты еще не знаешь.

– И то, что я раздобыл в этих газетных подшивках, пригодилось?

– А как же. Мне ж все сгодится. Я ж у вас чертов гений и суперский организатор, не догадывались?

– Дарья, ты очень крутая, я всегда это знала. В глубине души.

– Калинка, а ты вообще. Хватит уже. Короче, бесхозных покойников обычно кремируют. Но у нашей красавицы была наследница, внучка двоюродной сестры. И эта тварь, короче, написала завещание: типа, если ты, госпожа стоюродная племянница, похоронишь меня честь по чести на этом вот самом кладбище, то тебе достанется моя квартира, а если сожжешь – фиг тебе с репейным маслом, ни хренушечки не получишь. И все заверила как надо, не поленилась к нотариусу сходить. Ну и вот, ну и в итоге Зида вот тут вот и лежит.

– А вот это вот не ее могила?

– Настырный, остынь и следуй за мной. Короче, я нашла и племянницу, и соседок этой Зиды, которые помогали устраивать похороны, и да, ходила к директору кладбища, и это, кстати, было самое противное, потому что я ему, кажется, понравилась.

– Неудивительно. Тебе эти твои зеленые пряди очень идут.

– Калинка, хорош мне льстить.

– Дарья, мне очень странно это говорить, но ты сейчас на редкость хорошо выглядишь.

– А обычно, значит, плохо? Цухлов, напомни, я тебе дам мастер-класс по комплиментам. Возьму недорого. Пряди, если честно, планировались как синие, но мои цыганистые волосы хрен осветлишь. Они осветленные – желтые, ну и вот…

– У тебя что, цыгане в роду были?

– Прабабушка. Позолоти ручку, Настырный, я тебе нагадаю долгое семейное счастье с Калинкой. Шучу, Калинка, нечего на меня замахиваться, шучу я. То есть да, прабабушка была на самом деле, но гадать я не умею, и вообще все это чушь.

– А чего она гореть не хотела? Какая разница, что будет с твоим телом после смерти? Это же все равно уже не ты.

– Русланчик, я же тебе объяснял. Заложные – они любят, чтобы вода, чтобы пить, чтобы воды побольше. Их по-хорошему вообще бы в пруд или в болото, но это сейчас как бы незаконно, а тут земля глинистая, влажная…

– Хватит, меня сейчас стошнит. Я как представлю, что она тут воду пьет…

– Я бы тоже не хотел, чтобы мое тело сжигали. Хотя гнить мне, с другой стороны, было бы неприятно.

– Иван, это всего лишь тело, это уже не ты! Тебе бы не было неприятно, тебе бы было никак!

– Детки, не ссорьтесь. А то бабу Зиду позову. Вот! Вот она, кстати.

– Как живая на фотке. Сейчас железный штырь достанет.

– Так. И что нам теперь делать?

– Скамеечку видишь, Ванюшечка? Садись и чувствуй себя как дома. Так, все достаем еду из рюкзаков и на столик выкладываем.

– Фу, она что, ее есть будет?

– Понятия не имею, но Егорушка утверждает, что так положено.

– И тогда она не оживет снова и больше никого собой не перезаражает?

– А я знаю? Но мы попробуем что-нибудь такое сделать. Раз ее никто не поминает, то мы возьмем и позапоминаем.

– Правильно говорить – помянем.

– Спасибо, умник ты наш газетный.

– Кстати, о газетах. Я вот принес, вдруг вы не читали.

– Самое время, Иван, честное слово. Ого! Опять эпидемия? Риали?

– Дай, можно? Ого! «Неизвестный вирус… пострадали несколько посетителей детской поликлиники города… возможны последствия… главный врач городской больницы… не исключено, что снова бла-бла-бла закупаться масками и санитайзерами». Так это что, все-таки вирус?

– Я полагаю, им просто нужно было придумать рациональное объяснение того