Проходите, раздевайтесь - Людмила Станиславовна Потапчук

глазу прижал, а у меня вся голова пылает. Ну не может же такого быть потому что – взять и ударить ни за что. Это так же невероятно, как ожившие покойники. Это еще хуже, чем кусачая девочка. Потому что он же взрослый, значит, должен быть разумный. А он взял – и в глаз.

И я так на этого лысоватого и кинулся, с пылающей головой. Понятия не имею, что я хотел сделать, я же драться совсем не умею, вот вообще. Но я кинулся и, кажется, громко вопил, и в глазах все побелело от жара, и я схватился за что-то руками, за его одежду, что ли.

И вдруг увидел, что нет никакого лысоватого. А есть бабка из гардероба. И я держу ее двумя руками за вязаную кофту.

И я зачем-то заорал:

– Пошла прочь!

И отпустил ее мерзотную кофту. И тут же опять заорал, потому что бабка вцепилась мне в волосы.

– А вот тебя, – ласково так мне, – вот тебя первого на педикулез и проверим. Вот и проверим тебя сейчас. А ну ниже голову, ничего не вижу! Отрастили волосьев, тьфу, смотреть-то противно, не отличишь, мальчик или девочка, да и нечесаные, прям вон колтун, неудивительно, что вши у вас заводятся, стой смирно, сказала!

И я опять заорал, вот совсем не в тему:

– Да я нормально причесываюсь! И голову мыл вчера!

Будто как раз это сейчас и актуально. Мыл ли я вчера голову.

И, главное, пытаюсь ее от себя отпихнуть – и ни фига, бабка как из гранита. А она все шарит у меня в волосах пальцами, кожу царапает. Резинку с хвоста содрала, бросила на пол.

– Аж короста на вас, – говорит. – От грязи. Грязи-то наросло, вот чума-то где.

И как дернет! И еще раз.

Голова у меня и так пылает, а тут еще за волосы дергают. У меня вообще в глазах все замелькало. Поэтому я дальше какое-то время все воспринимал как будто покадрово. Покартиночно. Как в комиксе. В чернушном и омерзительном до рвоты.

Вот я толкаю бабку в толстую грудь.

Вот я вижу в ее пальцах собственные выдранные волосы.

Вот я вцепляюсь своими пальцами в ее лицо.

Вот у меня с боков бабушка и Руслана, они тоже толкают бабку.

Вот они оттаскивают от меня бабку за плечи.

Вот бабка вцепилась в волосы Руслане и дерет их из ее головы.

А вот бабка уже не бабка, а та уборщица в синем халате и со шваброй, и этой шваброй она тычет прямо в мою бабушку, в ее живот.

А вот уборщица уже не уборщица, а она. Зида. Зинаида Васильевна, взрослая, с седыми стрижеными волосами, гнусная, грозная, страшная.

И тут у меня наконец все опять замедлилось до нормального темпа.

Она, большая Зида, просто стояла и смотрела на нас. На всклокоченных, встрепанных, перекошенных, местами даже окровавленных (у Дарьи кровь так толком и не остановилась). Смотрела своими высасывающими глазами и молчала.

А потом ласково так прогнусавила:

– Ну? И что вы здесь устроили? Бойцы.

И еще, помолчав:

– Вам всем нужна срочная медицинская помощь в стационарных условиях. Я немедленно вас оформляю. А пока быстренько все в прививочный кабинет. На укольчик. В шеренгу выстроились, руки за спину и марш.

И я еще подумал своей пылающей головой – а вот фиг ты нас в шеренгу построишь. Черта лысого ты нас куда-то поведешь. Потому что нас много, а ты одна, и вот как ты с нами со всеми справишься, а?

И тут же почувствовал, что меня толкают в спину.

– Ну, чего встал, чухало? Сказали выстроиться, значит, выстраивайся, горе ты мое горькое!

Это сказала бабушка.

И я обернулся к ней, и горящая моя голова стала больно пульсировать, как будто кто-то бьет железной палкой по ней изнутри. Потому что глаза у бабушки были точь-в-точь как у Зиды. Стальные и сосущие. Высасывающие жизнь.

– Давай сюда, что ли, – сказала бабушка гнусавым голосом и дернула меня за рукав.

А они все уже стояли в ровную линию. Руслана – первая. За ней – Иван, сзади него – Дарья. И Дарья крепко держала Ивана за плечи, потому что он все пытался выйти из шеренги. Пытался отойти в сторону, дурак такой, дерганый идиотик, полоумный, зачем он пытался отойти, ведь ясно же, что его место здесь, что, конечно, нам всем нужно срочно пройти в кабинет и подставить медицинской сестре плечо под укол, а перед этим просто необходимо выстроиться в ровную линию, потому что так удобнее идти в одном направлении, так будет лучше, так будет проще, так будет порядок, а порядок – это когда все слушаются старших, старших по возрасту, по званию, по должности, неважно, тех, кто выше и сильнее, ведь они знают, как надо, как должно быть, они всегда всё знают лучше, они уже всё так хорошо придумали, всё придумали, всё.

И я пошел вслед за бабушкой и встал в конец шеренги, ведь именно там было мое место. И мне было хорошо, потому что перестала болеть голова, потому что вообще не было и быть не могло никакой боли.

И мы все как один ждали от нее приказа, и она стояла перед нами, высокая, стальная, мудрая, сильная, такая красивая.

Но вместо приказа я услышал:

– Зина.

Это опять он выступил, он, торчащий отовсюду, как выбившийся цветок из ровного букета, как неподстриженная ветка идеального кустика, как прыщ на гладкой коже, как фурункул. И мне больше всего на свете захотелось подскочить к нему и ударить, вцепиться в волосы, укусить, заткнуть его как-нибудь понадежнее, но я опасался выйти из строя, потому что это нарушило бы наш такой красивый порядок.

А он говорил:

– Зина. Ты же Зина. Ты по-настоящему девочка Зиночка, ты просто обычная маленькая девочка. Я тебя видел, ты ела конфеты.

И еще что-то говорил, такое же глупое и неправильное, и говорил все громче, и вырвался из Дарьиных рук, и шагнул вбок, и наш строй распался, и я схватился за голову, которая опять начала пылать и пульсировать, и с ужасом посмотрел в лицо бабушке, и увидел, что глаза у нее больше не стальные, а обычные, только очень испуганные.

А потом я посмотрел на нее, на большую Зиду, и увидел, что на ее месте стоит коротко стриженная девочка. Очень некрасивая. Очень грязненькая. Ничья.

Надо было к ней подойти и что-то сделать,