Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

Ей снилось, что она проснулась ровно там же, где заснула, и в том же положении. Огонь в камине вновь разгорелся, и пятна света своенравно плясали на стенах, освещая портрет красавца Дика. Во сне Мэдж прекрасно помнила, что делала утром и почему лежит теперь здесь, вместо того чтобы кататься с остальными. Помнила она и то, что собиралась вернуться к себе и провести время до чая за написанием писем. Приподнявшись, она бросила взгляд вниз и обнаружила, что не понимает, где кончаются ее руки и начинается серый бархат диванной обивки: пальцы словно растворились в нем, хотя запястья, голубые вены на тыльной стороне ладоней и костяшки были вполне различимы. Потом Мэдж вспомнила во сне, о чем думала, прежде чем заснуть: о лишайнике, покрывшем щеки, глаза и горло миссис Кэннинг. При этой мысли ее охватил удушающий ужас ночного кошмара: она поняла, что превращается в зеленовато-серый бархат и не может пошевелиться. Скоро он распространится по рукам и ногам, а когда все вернутся с катка, то обнаружат вместо нее гигантскую бесформенную подушку цвета лишайника. Ужас достиг высшей точки, Мэдж огромным усилием воли вырвалась из цепких объятий злого сна и проснулась.

Несколько мгновений она лежала неподвижно, охваченная неимоверным облегчением. Она вновь ощутила приятное прикосновение бархата к коже и несколько раз провела рукой по поверхности, чтобы убедиться, что не растворилась в мягкой серости. Несмотря на резкое пробуждение, Мэдж по-прежнему сильно хотела спать и лежала до тех пор, пока не поняла, что уже не видит своих рук, потому что за окном почти стемнело.

В этот момент угасающий огонь в камине внезапно выпустил язык пламени, и разгоревшийся торфяник осветил галерею. Мэдж снова увидела свои руки, а с портрета над камином на нее злорадно смотрел красавец Дик. Тут ее пронзил ужас еще больший, чем во сне. Дневной свет погас, и она осталась в жуткой галерее одна в темноте. Мэдж окаменела от страха, совсем как во сне, только положение ее было еще хуже, потому что теперь она не спала. Наконец она со всей ясностью осознала причину леденящего ужаса: на нее снизошла абсолютная уверенность в том, что вот-вот появятся близнецы.

На лбу выступила испарина, во рту пересохло, зубы застучали. Не в силах шевельнуться, Мэдж уставилась широко раскрытыми глазами в черноту. Вспыхнувшее пламя погасло, и галерея вновь погрузилась во тьму. Потом стена напротив окон слабо осветилась бледно-алым светом, и сначала Мэдж подумала, что это первый признак грядущего жуткого видения, однако затем воспряла духом, догадавшись, что это луч закатного солнца пробился через густые облака.

Почувствовав прилив сил, она вскочила с дивана и увидела, как за окном догорает закат на горизонте. Но не успела Мэдж сделать и шага, как солнце вновь скрылось за облаками. Густой снег мягко стучал по стеклу, нутро камина освещали тлеющие уголья, а больше в галерее не было ни света, ни звука.

Тем не менее прилив храбрости еще не вполне покинул Мэдж, и она на ощупь двинулась к выходу. Вскоре стало понятно, что она заблудилась. Споткнувшись об одно кресло, она тут же запнулась о другое, потом путь ей преградил стол, а свернув в сторону, она уперлась в спинку дивана. Развернувшись, Мэдж увидела тусклое свечение камина совсем не там, где ожидала. Видимо, двигаясь вслепую, она нечаянно пошла в противоположном направлении и теперь уже не понимала, куда идти дальше. Со всех сторон ее окружала мебель, а миг появления чудовищных в своей невинности малышей стремительно приближался.

Тогда Мэдж стала молиться: «Господь, освети тьму нашу…» – но, сколько ни старалась, не могла вспомнить продолжения – кажется, что‐то об опасностях ночи. Одновременно с этим она не переставала двигаться, ощупывая предметы дрожащими руками. Слабое мерцание камина, который должен был находиться слева, оказалось справа, а значит, она опять развернулась в противоположную сторону.

– Освети тьму нашу… – прошептала Мэдж и повторила в полный голос: – Освети тьму нашу!

Она наткнулась на ширму и не сумела вспомнить, где та могла бы стоять. Слепо шаря руками, Мэдж нащупала нечто мягкое и бархатистое. Был ли это диван, на котором она спала? Если так, то где его изголовье? У этого дивана есть голова, спина и ноги – совсем как у человека, покрытого серым лишайником… Тут Мэдж окончательно утратила самообладание. Она заблудилась, пропала в чудовищной галерее, куда после наступления темноты не заходит никто, кроме плачущих близнецов. Оставалось лишь молиться, и голос Мэдж перешел с шепота на крик. Она выкрикивала, визжала слова молитвы, будто проклятия, слепо тыкаясь в столы, кресла и прочие приятные атрибуты повседневности, сделавшиеся такими страшными.

А потом на ее крики пришел внезапный и жуткий ответ. Торф в камине вновь разгорелся от тлеющих угольев, и в яркой вспышке света Мэдж увидела злые глаза красавца Дика, призрачные снежинки, танцующие за стеклом, и дверь, через которую, как известно, входят проклятые близнецы. Свет вновь погас, и Мэдж опять очутилась в темноте. Однако теперь она знала, где находится. Посередине галереи мебели не было, а значит, она могла добежать до двери, выходящей на площадку над парадной лестницей, и очутиться в безопасности. Латунная ручка двери в последней вспышке света блеснула, как звезда, и Мэдж знала, что сможет достичь ее за считаные секунды.

Она глубоко вздохнула, частью – от облегчения, частью – чтобы унять лихорадочный стук сердца, но не успела выдохнуть, как вновь окаменела от ужаса. С едва слышным шелестом дверь в центре галереи отворилась, и слабый свет, падавший с задней лестницы, осветил две белые фигурки в дверном проеме. Медленными, неуверенными шагами они двинулись к Мэдж. Та не видела их лиц, однако понимала, что перед ней – ужасающие призраки, не подозревающие в своей невинности о чудовищной судьбе, которую несут столь же невинной свидетельнице их появления.

С невообразимой быстротой Мэдж приняла решение: она не будет смеяться над ними и обижать их – ведь они были всего лишь малышами, когда стали жертвами жестокого злодеяния. Неужели их детские души останутся глухи к мольбе той, которая с ними одной крови и не совершила ничего, что заслуживало бы такой чудовищной кары? Если умолять их, они могут смилостивиться и не обрушить на ее голову своего проклятия – могут отпустить ее, избавив от смертного приговора или судьбы более мучительной, чем смерть.

Мгновение поколебавшись, Мэдж упала на колени и протянула к близнецам руки.

– О милые мои! Я всего лишь заснула и не совершила ничего дурного… – Внезапно она умолкла, забыв о своей беде,