Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон

лапами, казался почему-то куда крупнее, чем был; наверное, причина крылась в отличном глазомере художника, столь точно передавшего пропорции кошачьего тела. Пока Хью держал статуэтку на ладони, она определенно производила впечатление миниатюрной; но стоило подумать о ней, не видя ее, как она рисовалась воображению весьма крупной.

– Странное дело, – заговорил я. – Определенно, это самый достойный из купленных мною сувениров, однако я, хоть убей, не помню, где приобрел его. Мне почему-то кажется, что я всегда владел этой вещицей.

Хью в это время пристально изучал синего кота. И вдруг он вскочил с места и поставил статуэтку на камин.

– Она мне не по душе, а почему – я и сам не понимаю, – признался Хью. – Нет, сработана она искусно; я говорю о другом. И ты не помнишь, где купил ее, так? Странный случай… А не сыграть ли нам в шахматы?

Мы сыграли пару партий, но ни должной сосредоточенности, ни азарта в нас не было. Не раз и не два я перехватывал взгляд Хью, устремленный на каминную полку, где стоял синий кот. Однако Хью больше о нем не заговаривал, а когда мы покончили с шахматами, выдал новость: оказывается, освободился один из домов на Багнелл-террас; правда, его уже купили.

– Случайно не дом нашего Навуфея? – уточнил я.

– Нет. Навуфей живет, где и жил. И сейчас менее всего похоже, что он расстанется со своим домом.

– То есть имеются новости?

– Если можно так сказать. В последнее время я часто сталкивался с Навуфеем, но мое о нем представление не сделалось яснее. К примеру, я встретил его три дня назад. Я как раз выходил за калитку, пристально взглянул на него и на миг согласился с тобой – помнишь, ты ведь утверждал, будто он молод? Однако в следующий миг он обернулся и уставился мне прямо в лицо. Это длилось всего секунду, но я решил, что никогда еще не встречал человека столь старого. Тем большую жуть навела на меня его энергичность, ибо он показался мне не просто старым, но древним, даже реликтовым.

– Что же было дальше?

– Он пошел своей дорогой, а я – как много раз прежде – обнаружил, что не могу вспомнить его лица. Стар он или молод? Этого я не знал. Какой у него нос, какой рот? Впрочем, именно вопрос возраста был самым обескураживающим.

Хью вытянул ноги к камину, откинулся в кресле и в очередной раз с неодобрением взглянул на синего кота.

– С другой стороны – что вообще есть возраст? – принялся он рассуждать. – Мы применяем к нему категорию времени, говорим «так много лет» и забываем, что находимся в вечности, в «здесь» и «сейчас». Точно так же мы говорим «я в комнате» и «я на Багнелл-террас», когда по-настоящему место нашего пребывания – бесконечная вселенная.

– И какое же отношение это имеет к Навуфею? – спросил я.

Прежде чем ответить, Хью постучал трубкой по каминной решетке, выколачивая недогоревший табак.

– Возможно, ты сочтешь мои слова выводами помешанного, – начал он, – если только в Египте, этом краю древних тайн, корка твоего материализма не умягчилась. Так вот: в тот день мне показалось, что наш Навуфей принадлежит вечности в куда большей мере, нежели мы. Мы, конечно, тоже принадлежим, желаем того или нет; но Навуфей почти не подвержен, по сравнению с нами, этой иллюзии насчет времени, этому заблуждению. Боже мой, теперь, когда я облек свою мысль в слова, она звучит дико.

Я рассмеялся.

– Боюсь, корка моего материализма еще слишком тверда. Из твоих слов следует, что ты причисляешь Навуфея к неким сущностям, к призракам, к духам умерших, которые являются в человечьем обличье, не будучи людьми!

Хью сел прямо, подобрал ноги.

– Ну да, пожалуй, это бред. Тем более что в последнее время Навуфей постоянно мелькал на улице, и не могут же все обитатели Багнелл-террас видеть призрака. Так не бывает. Да еще из его дома доносятся громкие и веселые звуки. Раньше я ничего такого не слышал. В комнате, на которую ты облизываешься, кто-то играет на флейте или чем-то подобном, а кто-то другой отбивает ритм на барабанах. Странная, нездешняя музыка; раздается она по ночам… Кстати, пора спать.

И снова Хью покосился на каминную полку и пробормотал:

– Гм, да ведь кот совсем маленький!

Меня его слова заинтриговали, ведь я ничего не говорил Хью про свои впечатления насчет размеров статуэтки.

– Кот такой же, как всегда, – сказал я.

– Естественно. Только мне он почему-то представлялся размером с настоящего живого кота, – отвечал Хью.

Вместе мы прошли к дверям и шагнули во тьму глубокой ночи. Стоило нам приблизиться к дому Хью, как я увидел большие пятна света на мостовой. Свет падал из окон квадратной комнаты. Внезапно Хью накрыл ладонью мое предплечье.

– Слышишь? Опять у Навуфея наяривают флейты и гудят барабаны.

Ночь была тишайшая, но, как я ни напрягал слух – уловил только гул автомобилей с соседней улицы.

– Нет, не слышу, – признался я.

Впрочем, не успел я договорить, как услышал и флейты, и барабаны – дикие шумы, которые живо перенесли меня обратно в Египет. Гудение автомобильных моторов стало барабанным боем, над ним взмыли визжащие звуки тростниковых свирелей, без которых немыслимы арабские пляски – лишенные музыкальной темы, лишенные ритма, древние, как храмы на Ниле.

– Очень похоже на арабскую музыку – ее всюду слышишь в Египте, – заметил я.

Пока мы так стояли, звуки замерли для нас обоих, причем столь же внезапно, как и начались; и сразу погасли огни в квадратной комнате. Мы подождали еще немного на тротуаре, напротив дома Хью, но из соседней двери не донеслось больше ни шороха, и ни единый отблеск не мелькнул в Навуфеевых окнах. Я собрался уходить: для человека, который только что приехал из южной страны, погода была куда как промозглая.

– Доброй ночи, Хью, – сказал я. – Завтра встретимся.

Дома я сразу лег в постель и заснул, но проснулся под впечатлением от очень яркого сна. В нем тоже была музыка – знакомая, арабская; а еще в нем незримо присутствовал котище огромных размеров. Я попытался вспомнить подробности, но сон померк, и пришлось мне списать его на мешанину событий предыдущего вечера. Затем я снова провалился в сон.

Вскоре жизнь моя вошла в привычную колею. Я имел работу – она меня занимала днем; я имел друзей – с ними я виделся по вечерам. Ежедневные мелочи, словно нити, шли на гобелен моего бытия. Однако некая новая нить отыскала место в этом гобелене, причем поначалу я даже не распознал ее. Я стал как должное принимать тот факт, что столь часто улавливаю обрывки нездешних ритмов из Навуфеева дома – равно как и тот факт, что ритмы стихают, едва я фиксирую на них внимание, словно я вовсе их не слышал, а только воображал. Привык я и к тому, что Навуфей беспрестанно то покидает