Рассвет Жатвы - Сьюзен Коллинз

Щупаю плотную ткань, покрытую водоотталкивающим слоем. Вряд ли она защитит от игл.

– Может, вдвое сложим? – предлагаю я. Складываем, вроде получается годно. – Итак, каков план? Думаю, нам просто стоит держаться от него подальше. Вдаль-то дикобразы не стреляют.

Мы взвешиваем свои шансы.

– Могу плюнуть в него дротиком, если подберемся ближе, – предлагает Мейсили. – Только боюсь, что шкуру не пробьет. Сможешь воткнуть в него нож?

– Вряд ли. Защищен он отменно. Может, удастся перевернуть его на спину и добраться до брюха?

– Чем будем переворачивать?

Неподалеку валяется крепкая ветка.

– Давай попробуем.

Вдруг дикобраз крутит задом, и в бедро Халла вонзается целая туча игл. Трибут кричит от боли, падает на землю. Я поскорее хватаю ветку и начинаю отламывать мелкие побеги, чтобы получился посох. Звук привлекает внимание зверя, он стучит зубами и направляется к нам, обдавая нас мускусно-розовым смрадом, от которого слезятся глаза.

Мейсили держит перед нами сложенный вдвое брезент, мы осторожно глядим поверх него.

– Не особо я верю в эту хлипкую штуку, – говорит она. – Для дротиков слишком далеко. Как насчет топора? Сможешь метнуть?

Учитывая, сколько требовалось колоть дров для растопки, чтобы варить самогон и стирать белье, я отлично управляюсь с топором. Этот длинноват, и я с ним не тренировался, хотя он и похож на тот, что мы метали с Рингиной на тренировке.

– Могу попробовать. И все же достань дротики.

Сую нож за пояс, берусь за рукоятку обеими руками, как учили в зале.

– Готов, давай.

Мейсили опускает брезент, я завожу топор за голову и швыряю в дикобраза. Сделав один оборот, лезвие вонзается зверю в бок.

Раздается обиженный вопль. Переродок становится к нам задом, однако я не слишком тревожусь, ведь расстояние приличное – десять футов. И тут он ведет себя довольно странно – дрожит и отряхивается, словно мокрый пес. Иглы вспыхивают в лучах солнца, и Мейсили едва успевает прикрыть нас брезентом. Дюжина иголок вонзаются в ткань, одна втыкается мне в кончик носа, другая торчит на волосок от моего зрачка – едва не ослепила! Я отскакиваю и вырываю иголку из носа. К зазубренному концу липнут кусочки плоти, ранка дико болит.

Все еще держа брезент на весу, Мейсили морщится и вынимает иглу из щеки.

– Ты в очередной раз ошибся.

– Прости! Здесь все ведут себя не так, как положено.

Она поворачивает брезент на девяносто градусов, чтобы убрать вонзившиеся в него иголки подальше от наших глаз, и мы осторожно выглядываем. Топор валяется на земле – вероятно, выпал, когда зверь затрясся.

– Думаешь, мне удалось его ранить?

– Сложно сказать.

Дикобраз впадает в ярость, топает ногами и гоношится, как капризный ребенок. На самом деле никакой он не ребенок, а мерзость, выращенная в пробирке нам на погибель. Мы ныряем под брезент, укрываясь от очередного залпа иголок.

Стреляет пушка, и я понимаю, что один из новичков умер. Двое еще живы. Не знаю, что там за яд в иголках, но мой нос распух, словно спелая клубника. Если дадим им антидот, смогут ли они поправиться? Не выпить ли и мне сиропа? Хватит ли одной иглы, чтобы убить?

– Нужно до них добраться, – говорю я Мейсили. – Попробовать антидот.

– К сожалению, твоя палка тут особо не поможет, – предупреждает Мейсили.

– Вряд ли нам хоть что-то поможет, если зверь стреляет иглами так далеко. – Смотрю, как дикобраз продолжает истерить, и вспоминаю Сида в раннем детстве. – Слушай, вдруг мы все делаем неправильно? Может, надо попытаться его успокоить?

– Успокоить?

– Да, как маленького ребенка. И тогда он просто уйдет.

– Споем колыбельную? – невозмутимо предлагает Мейсили.

– Или соску дадим.

– Пожалуй, на мед поймаешь больше мух, чем на уксус. – Мейсили достает из своего рюкзака консервные банки. – Оливки или сардины?

– Оливки проще бросать. – Беру одну и бросаю перед мордой дикобраза; он не замечает. Бросаю еще несколько прямо в нос. Визги утихают до всхлипов, нос опускается к самой земле, вынюхивая оливки. – Кто не любит соль?

Кидаю еще одну в паре футов перед мутантом, и он плетется за ней. Потом еще и еще, увеличивая расстояние, пока не увожу его на десять футов от полянки. Следом летит пустая банка, и дикобраз ломится за ней через лес, словно собака за косточкой.

Раздается второй пушечный выстрел. Мейсили влетает на полянку, пытается влить противоядие сквозь губы Халла. Я проверяю пульс у Цикория и Бака на случай, если пушка стреляла по другим несчастным. Пульса нет. Присоединяюсь к Мейсили, которой удалось влить немного сиропа Халлу в горло, и начинаю вытаскивать у него из ноги иголки, чтобы уменьшить количество яда в организме.

– Ну же, Халл! – упрашивает она. – Ты должен это выпить! Ну же!

Он пытается, мускулы горла напрягаются от усилий, но сироп выливается обратно и стекает по лицу. Мы продолжаем уговаривать его и выдергивать иголки, пока не стреляет пушка, и даже еще несколько минут после этого, ведь такой сильный юноша, как Халл, заслуживает пожить еще и вполне мог бы выкарабкаться… Увы, ничего не получается, и наконец мы сдаемся.

Приближается планолет – хищник, жаждущий поглотить останки наших союзников. Из глубины леса раздается хруст консервной банки из-под оливок: дикобраз давно забыл про своих противников. Вечерний воздух остужает мои щеки и развеивает мускусную вонь. Мейсили передает мне бутылочку, я выпиваю глоток антидота. Не знаю, сколько яду в одной иголке, но зачем рисковать? Вкус такой, словно кто-то натолок мела, бросил в пахту и забыл перемешать.

Мы с Мейсили обходим мертвых трибутов, закрываем им глаза и пытаемся придать телам спокойные позы, чтобы их семьи запомнили их такими. Уходя с полянки, забираем топор, куски брезента и припасы погибших. Челюсти начинают опускаться, когда мы доходим до моего рюкзака. Мы садимся прямо в заросли китнисса, бок о бок, совершенно измотанные.

Шепот Мейсили едва различим:

– Один из нас должен победить.

Мой взгляд блуждает по длинным стеблям и острым, как наконечники стрел, листьям, по белым лепесткам, скрывающим нас от камер Капитолия.

– Почему же? – шепчу я в ответ.

– Один из нас должен стать худшим победителем в истории. Наплевать на их сценарии, испортить им все торжества, поджечь Деревню победителей. Отказаться играть в их игру.

Похоже на слова па.

– Проследить за тем, чтобы они не намалевали агитплакаты нашей кровью?

– Именно! Мы нарисуем свои плакаты. И я знаю, где можно достать краску! – Мейсили протягивает мне согнутый крючком мизинец, как мы делали давным-давно, на школьном дворе. – Поклянись!

Я цепляю его своим мизинцем, и наши пальцы крепко сжимаются. Мне никогда не позволят стать победителем – только не