Гиблое дело - Кори Доктороу

Фыонг. – Порядочные. Многие из них напуганы, многие не знают, как реагировать, но не они кричат о своей злости, не они выставляют напоказ ненависть. Таких мало, и именно поэтому они громче всех. Солнце, ты прошла через ад, у тебя серьезная травма – разумеется, тебя это все так триггерит. Как же иначе?

Ана-Люсия сбросила ее руку.

– Жить меня не учи.

– А я не учу, – сказала Фыонг. – Моральная травма – это не шутка, и многие в этом городе могут тебя понять. – Я ощутил на себе ее взгляд, и пульс подскочил. Я вспомнил все: смерть родителей, детский дом, дорогу в Бербанк. – Но ты говоришь о войне, Ана-Люсия. Прямо тут, у нас. Ты этого хочешь?

– Ты вообще слышишь, что несешь? – выплюнула она. – Война уже идет. У них оружие, у них бомбы, а вы, самодовольные идиоты, не замечаете, что у вас из-под носа крадут вашу сраную революцию! Думаете, у вас есть выбор? Думаете, сильные мира сего сдадутся без боя?

Она сорвалась на крик и осеклась, ошарашенная не меньше, чем мы.

– Простите, – пробормотала она, уставившись на руки.

– Ана-Люсия,– начал я и сглотнул ком горя, который всегда вставал в горле при мысли о родителях.– Я… черт.– Я глубоко вздохнул, сдерживая слезы.– Я видел смерть. В больших количествах. Но эти люди – они боготворят смерть. Они скорее умрут, скорее утонут, сварятся заживо, высрут кишки из-за болезни, чем откажутся от «свободы» загрязнять планету и разрушать все вокруг. Они хотят убить нас. Мы хотим их спасти. В этом вся разница.

– И что ты предлагаешь, Брукс? Перевернуться на спину и подставить живот, потому что они не осмелятся тебя грохнуть? Еще как осмелятся, Брукс. Нас перестреляют. Всех.

– Не перестреляют, – ответил я. – Даже им пуль не хватит.

Она улыбнулась, шмыгнув носом.

– Ну ладно, почти всех. Велика разница.

– Велика,– сказал я.– В этом вся разница. Для победы им не обязательно убивать всех несогласных, достаточно внушить людям, что сопротивление сделает только хуже. Но если они не смогут нас запугать, то и победить не смогут.

Фыонг обняла меня за плечи, и мне вдруг стало спокойно, будто ее рука была парапетом, отделяющим меня от обрыва.

Ана-Люсия покачала головой.

– Говорить все горазды, Брукс. Дальше что? Или это и есть твой план?

Я вытянул руки, держа их подобно весам.

– Мой план – восстановить равновесие. Чем лучше альтернатива, тем отчаяннее они будут против нее бороться. Если мы хотим сохранить то, за что выступали, если мы хотим спасти мир, то прятаться в холмах и отстреливать этих уродов из снайперки не поможет. Они только этого и добиваются. Но если мы возьмем мир в свои руки…

– И что это значит, Брукс? Конкретно: чего ты хочешь?

– Да революции я хочу, вот чего! Хочу отстроить мэрию, и похер, что город нам не поможет! Хочу снести этот гребаный дом и построить вместо него высотку, хочу, чтобы по Вердуго ходили трамваи, хочу перестроить Бербанк так, чтобы здесь нашли свое место все беженцы, от Сан-Диего до Санта-Барбары. Хочу напичкать дома, дороги и тротуары датчиками, чтобы этих уродов ловили сразу, стоило им только пальцем к пороху прикоснуться. Я хочу не воевать с этими мудаками, а спасать мир, страну и все сраное человечество.

Я осознал, что расхаживаю по двору и размахиваю руками, декламируя в ночь.

– Вот чего я хочу, Ана-Люсия. Я хочу жить без страха за будущее.

– Черт, – сказала Фыонг, и хотя тьма скрывала ее лицо, я буквально ощущал ее улыбку. – Этот план мне нравится куда больше войны.

Ана-Люсия запрокинула голову в небо и заорала, но без злости – скорее, в шутливой попытке показать, что сейчас разорвется от переполняющих эмоций. Я ее понимал: меня они тоже переполняли.

Встав, Фыонг подошла к Ане-Люсии и помассировала ей плечи. Та застонала от удовольствия, низко опустив голову.

– Солнце, – сказала Фыонг, – не думай ты об этих нацистах. Хочешь от них избавиться – начни с собственных мыслей. Брукс прав. Если будем играть по их правилам, то проиграем. Лучше покажем миру, что их правила – полный бред. Я видела, что бывает, если дать этим уродам диктовать, за что и как бороться. Когда я только пошла в миротворцы, нас бросили в Австралию, штат Виктория. Мы там месяц не продержались, эвакуировались вертолетами. Все из-за пожаров – причем не из-за них самих, а из-за слухов, что якобы мы сами их и устраиваем, чтобы списать все на климатические изменения, выгнать жителей из городов и отдать их беженцам, а потом перепродать китайцам. Бредовых теорий было миллион, причем они между собой даже не клеились. Сейчас ополченцы твердят, что пожары в Орегоне и Сономе – дело рук беженцев. Знакомая песня. Но нельзя доводить ситуацию до войны, иначе люди возьмут в руки оружие и никто их уже не остановит.

И посмотри: в Австралии сейчас полно миротворцев, и все делают вид, будто нас вовсе не прогоняли. А все благодаря упорному труду наших австралийских товарищей. Они пришли на помощь в трудную минуту – помогали с эвакуацией, строили лагеря, спасали землю. Они поддержали коренные народы, выступили за возвращение контролируемого выжигания лесов. Они не боролись за революцию – они ею жили.

Одновременно с речью она массировала плечи Аны-Люсии, продвигаясь все выше и выше, пока не зарылась пальцами в волосы, и вскоре Ана-Люсия обмякла: ярость покинула ее вместе с силами. Наклонилась вперед, подставляя Фыонг напряженную шею, и когда та принялась разминать ее, сказала:

– Трудно жить революцией с пулей в башке.

– Трудно, – согласилась Фыонг. – Но не труднее, чем строить из себя Че Гевару.

Что-то проснулось во мне в момент, когда я начал расхаживать по двору. Безумное, дикое чувство – оно бурлило во мне, нарастало. Страх и тоска, оставшиеся со смерти родителей. Бессилие и ярость, с которыми я прожил многие годы, вынужденный слушаться дедушку. Буйное счастье, которое вызывала во мне Фыонг. Вкус виски, сваренного Мигелем и Доном, лица Кеннета с Дерриком, перед которыми захлопнули дверь. Я знал это чувство: оно было со мной, когда я выслушивал упреки Аны-Люсии из-за полиции, вызванной на сожжение креста, и оно было со мной в мэрии, когда совет сообщил о своем идиотском решении. Оно было со мной, когда я ушел прятать в холмах оружие дедушки – и было со мной, когда Фыонг с друзьями показали мне Бербанк мечты, поддержку и опору всех жителей этой планеты.

Безумное, дикое чувство.

– Слушайте, а давайте попробуем. Серьезно. Уж если садиться в тюрьму, так