Малахитовый бегемот. Фантастические повести (сборник) - Алексей Константинович Смирнов

Тот ответил уже не воем, а длинным писком. Ипполитова оттерла Моторина огромным задом и возмущенно прогудела:

- Зрительные расстройства, милейший Клод, нередко оказываются сублимацией глубинного конфликта. Он ничего не видел, в нем ожил вытесненный энергетический потенциал, основанный на дихотомии.

- Черт знает, что мелет эта баба, - проворчал Клод Моторин, ретируясь.

Вдруг Очаков прекратил издавать звуки, а через пару минут сел и принял вид человека вполне здорового. От очков осталась оправа, и Очаков подслеповато щурился.

- Мелькнула тень, - заговорил он, предпочитая рубленые фразы. Так ему было легче заводить себя. - В плаще и цилиндре. Вооруженная тростью. Пыльная молния. Он там! - Палец Очакова нацелился в старинный, ручной работы шкаф.

- Успокойтесь, там никого нет, - сказал Бодунцев.

- Господа! Господа! - Нелли Одинцова стояла посреди залы и оглушительно колотила ложечкой о стакан. - Господа, давайте же настроимся на работу. У меня есть мысли насчет концепции Дерева Цвет.

Очаков, которого никто не слушал, подошел поближе.

- Вы говорите, у вас есть мысли?

- Они вам не понравятся. Вы невозможный человек, Очаков. Вы ненавистник. А я собираюсь писать о любви. Эта вещь, о Дереве Цвет, должна получиться светлой, немного грустной. А в конце наметится надежда.

Фарид Мулат, послушав, тихо запел что-то монотонное и плавно поплыл вкруг залы, покачивая тазом. День за окном сменялся ночью, потом наступал рассвет. Саранча пополам со снегом билась в оконные стекла.

Блок пожевал губами:

- Светлая квинтэссенция национальной идеи. Нельзя придумать большей крамолы!

- Счастливый конец - беспримерная диверсия, - согласился Блудников.

Трой Макинтош мечтательно пообещал:

- Я сделаю иллюстрации.

- В каком же это будет жанре? - с притворной вдумчивостью осведомился Очаков.

За Нелли вступился Антон Бодунцев.

- Никаких жанров нет, - тон его был агрессивно-назидательным. - Есть гениальные люди, которые пишут, как им нравится - и о том, что им интересно. Жанры досочинили бездельники-критики. Бездарные прилипалы, они облепили днище. Их столько, что за ними не видно... не видно... самого кита, - нашелся Бодунцев и умолк, не до конца уверенный в метафоре.

- Это вы, небось, кит? - вкрадчиво спросил Очаков.

Покуда шел этот спор, Фарид Мулат дотанцевал до шкафа и перед ним остановился - но только в перемещении; в прочем смысле он принялся изгибаться и выламываться еще яростнее. Шкаф непроницаемо высился перед ним, а Фарид заклинал его, как змею. Фанни Гусьмо, по-утиному переваливаясь, тоже подошла к шкафу. Фарид сделал большие глаза, кивнул.

Потерянно, не обращаясь ни к кому, заговорил Кохельбеккер:

- Эта мне дамская проза. Взять бы и выдавить из тебя твою перламутровую начинку. Тема должна быть решена в традициях постмодернизма...

Нелли закатила глаза:

- Да вы, Кохельбеккер, обычный плагиатор. Воруете идеи, сюжеты. Мешаете винегрет, чтобы простой человек не понял. А женщины пишут просто и понятно.

Бодунцев его поддержал:

- То, что вы называете винегретом - это эволюция. Прежний художник пользовался красками, их было штук двадцать. А нынешний пользуется целыми палитрами. Им счета нет... Вот в медицине: когда-то лекарь занимался всем подряд - отворял кровь, назначал слабительное. Измельчал пестиком лекарственные корешки. Что же нынче? Врач манипулирует целыми блоками. Он не знает, из чего сделана таблетка. Не знает, как устроен прибор. Постмодернизм - неизбежность, любезная Нелли, постмодернист жонглирует готовыми формами, уменьшенными до тюбиков с красками...

Фарид Мулат шагнул к шкафу и распахнул дверцы.

В шкафу стоял человек. На волчьем лице написалась довольная и зловещая улыбка.

- Оп!

Он развел руки, одновременно распахивая пальто. Изнутри оно было увешано динамитными шашками с лампочками.

- Боже мой, это же Рисберг, - Фанни Гусьмо прикрыла ладонью рот. - Мы совсем о нем забыли! Рисберг, что с вами?

Новеллист Рисберг коротко хохотнул.

Клод Моторин подмигнул Фанни, взял с подноса бокал с шампанским и протянул ей:

- Я поднимаю птоз...

В эту секунду Осипу Олифанту стало до невозможности плохо. Его затошнило, он схватился за живот, а выше весь, как показалось окружающим, вытянулся в единый хобот, готовый к извержениям.

16

- Он рвется наружу! Будет выходить через нос!

Греммо потрясал исписанными листами, Брованов метался под капельницей. В него вливался раствор, источник непередаваемых страданий.

- Кто такой этот Рисберг? - спросил Бороздыня. - Вы же сказали, что участников - двенадцать.

- А, чепуха, - взбудораженный заведующий взмахнул рукой. - Иногда выделяют тринадцатый. Нерв Врисберга. Террорист его мимоходом задел...

- Но почему у него динамит?

- А это тебе виднее, Егорушка...

Бороздыня отошел, озабоченный. Он был подобен угрюмой глыбе, распирающей халат, который маскировал содержимое с действенностью фигового листка. Взгляд Бороздыни приковался к перевернутой банке, вставленной в штатив.

- Что вы ему капаете, Иван Миронович?

Греммо осклабился:

- Лекарство. Святую воду. Будем изгонять беса. Сейчас ему станет невыносимо, я подниму внутричерепное давление. И он полезет вон. Видишь, как пучит глаза?

В самом деле: смотреть на Брованова было неприятно. Иван Миронович не стал возвращать его в палату. Вынул из томографа, пристегнул к лежаку, собственноручно зарядил капельницу и теперь наблюдал за корчами внутреннего Бенкендорфа, готовый возобновить видеонаблюдение. На ездовом столике были разложены инструменты: пинцеты, корнцанги, акушерские щипцы - полный набор для удаления инородных тел. В соседнем помещении на всякий развернулась операционная, но Греммо надеялся обойтись без большой хирургии.

- Граф Бенкендорф был изрядный дурак, - сказал заведующий.

Бороздыня считал иначе.

- Важен сухой остаток, Иван Миронович. Не такой уж дурак. Ну да, он душил прекрасные порывы души. Мешал Пушкину. И вот его не стало - что мы имеем? В отдаленной перспективе охранитель устоев всегда оказывается прав.

- Ерунда. Он тормозит развитие, а это бессмысленно. Он закладывает замедленную бомбу и запускает реакцию деления.

- Он боялся будущего, Иван Миронович, и правильно делал. Мы в этом убеждаемся.

- Что его бояться? Чему быть, того не миновать.

Пока они препирались, глазные яблоки Брованова уподобились помидорам - как цветом, так и размерами. Из ноздрей потекла розовая вода. На бритом черепе вздулись жилы, ротовое отверстие вытянулось в овал.

- Постойте, - озабоченно произнес Бороздыня. - Вы говорите, бомба?

- Говорю. Что с того? Не лезь, Егорушка, у нас наступает момент истины.

Бороздыня отступил, мрачнея все больше. Иван Миронович взялся за шприц. Брованов обмяк; заведующий проворно расстегнул ремни и легко, словно перышко, перенес его в аппарат, где заново закрепил.

- Воображаю, как сейчас верещит и вопит вся эта творческая